Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
— О… давай не будем больше говорить о нем… поговорим о чем-нибудь другом. Я не переношу все эти разговоры… о нем.
— Ладно, — ответил он… и после неловкой, хотя и короткой, паузы спросил: — Как ты провела время в Ноттингеме?
— О, прекрасно.
— Ты получишь удовольствие от посещения магазинов, у тебя уйма времени до июля. Как-нибудь я пойду с тобой.
— Очень хорошо. Пойдем.
— Это звучит так, будто ты не хочешь, чтобы я отправился туда вместе с тобой. Я уже успел надоесть, как старый муж?
— Мне кажется, так
— Вот это мило! Почему?
— О, не знаю.
— Знаешь.
— Смотри, Ребекка зажгла лампу в холле.
— Да, уже довольно темно. Я уже заходил к тебе. Пришел раньше, чем обещал. Однако ни разу не услышал от тебя похвалы за это.
— Я не обращала внимания. Вот зажгли свет в столовой. Пойдем домой.
Они вошли в дом. Она подошла к пианино и осторожно сняла с него покрывало. Потом обернулась в задумчивости и какое-то мгновение постояла так.
— Ты не присядешь рядом со мной? — сказал он, указывая на диван.
— Не сейчас, — ответила она, повернувшись к пианино. Потом села и начала наигрывать какой-то мотив по памяти. И вдруг принялась вытворять невесть что, заиграла обрывки разных песен, отрывисто и неприятно.
— Послушай, Летти… — попытался он прервать ее занятие.
— Да, — ответила она, продолжая играть.
— Это не очень интересно…
— Нет? — она продолжала играть.
— И совершенно не впечатляет…
Она не ответила. Он немножко поскучал, потом сказал:
— Сколько это будет продолжаться, Летти?
— Что?
— Ну, вот такие вещи…
— Пианино?.. Я могу прекратить, если тебе не нравится.
Однако она не прекратила.
— Да… и все это просто скучно, прости.
— Не понимаю.
— Разве?.. Между тем это мне надоело.
Тогда она забренчала: «Если я построил мир для тебя, дорогая».
— Я сказал, прекрати! — крикнул он.
Она добренчала песенку до конца, потом медленно закрыла пианино.
— Подойди сюда… Подойди и посиди со мной, — сказал он.
— Нет, не хочется. Я бы лучше поиграла.
— Ну и играй, черт возьми, а я пойду туда, где мне будет интересно.
— Прекрасный выход.
Он не ответил, и она медленно повернулась на табурете, открыла пианино и положили свои пальцы на клавиши. Под звуки музыки он встал и сказал:
— Я пошел.
— Но еще же рано… Почему? — спросила она, играя нежную мелодию «Meine Ruh ist hin»…
Он стоял покусывая губы. Потом еще раз попробовал обратиться к ней.
— Летти!
— Да?
— Ты не собираешься прекратить это и… быть чуточку… подружелюбней?
— Подружелюбней?
— Ты какая-то странная сегодня. Что тебя расстроило?
— He-а. Ничто. Если кто из нас и расстроен, так это только не я.
— Рад слышать… Но как бы ты все-таки назвала свое состояние?
— Мое? Никак.
— Ну, ладно. Я пойду.
— Зачем? Еще же рано?
Он не уходил, а она играла все нежней и нежней, играла бездумно, бесцельно.
— Погоди! — выкрикнул он вдруг так громко, что она вскочила и захлопнула пианино. — Зачем ты это делаешь? Зачем?
Несколько секунд она молча смотрела на него, потом ответила вопросом:
— А что произошло?
— Полагаю, ты хочешь, чтобы я не мешал, пока ты сентиментальничаешь со своим молочником. Тебе не надо беспокоиться. Можешь делать это в моем присутствии. Или давай я уйду и оставлю тебя с миром. Сейчас схожу и позову его сюда, если хочешь… если тебе это нужно…
Она медленно повернулась на табурете спиной к пианино и посмотрела на него, улыбаясь.
— Какой ты молодец! — сказала она.
Он стиснул кулаки и ухмыльнулся.
— Как же ты любишь дразнить… — начал он, воздевая кулаки. Она улыбалась. Тогда он повернулся, сбил несколько шляп с вешалки в холле и ушел, хлопнув дверью.
Летти еще некоторое время продолжала играть, после чего ушла в свою комнату.
На следующий день Лесли к нам не пришел, на другой день тоже. Зато утром забежала Мэри и сказала, что он уехал в Йоркшир осматривать новые шахты, которые были затоплены, и скорей всего будет отсутствовать неделю или около того. Подобные деловые поездки на север случались довольно часто. Фирма, в которой мистер Темпест был директором и главным держателем акций, открывала новые шахты в другом графстве, поскольку в своем районе шахты приносили мало прибыли. Уже было почти решено, что Лесли обоснуется в Йоркшире после того, как женится, и будет наблюдать за ведущимися там работами. Сначала он отверг эту идею, но потом принял.
Пока он отсутствовал, Летти пребывала в дурном настроении. Она больше не вспоминала о Джордже и мельнице. Сдерживалась и в основном старалась вести себя, как подобает леди.
Вечером, на четвертый день отсутствия Лесли, мы вышли в сад. На деревьях проклюнулась листва. Мама в своем садике приподнимала личики аврикул (это такие цветочки), чтобы посмотреть на их бархатные губки, и осторожно выпалывала молодые сорняки из черной земли. Повсюду кричали дрозды. Японская айва пылала на стене, на свету она росла особенно густо. Кисточки белых соцветий вишни нежно колыхались на ветру.
— Что мне делать, мама? — спросила Летти, она подошла, чтобы набрать цветов японской айвы. — Что делать? Делать-то нечего.
— Ну, девочка моя… а что, собственно, ты хочешь делать? Ты целыми днями хандришь. Пойди и повидайся с кем-нибудь из друзей.
— До Эбервича далеко.
— Разве? Тогда сходи-ка к тем, кто живет неподалеку.
Летти постояла в нерешительности.
— Не знаю, что и делать, — сказала она. — Я ведь никогда так не проводила дни. Чувствуешь себя заживо похороненной в этой норе… Ах, вот бы поселиться поближе к городу… Так плохо, когда тебе не с кем общаться, кроме двух-трех человек.