Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
— Он сражался, — сказал Джордж.
— Из-за… своей подруги? — спросила она, внимательно глядя на него.
— Не знаю, — уклонился он от прямого ответа.
— Холодный… совершенно холодный. Думаю, этот лесной голубь получил наслаждение от битвы… даже будучи побежденным. Полагаю, победил тот, кто должен был победить. Господи, как, наверно, здорово наблюдать их бой… как ты думаешь? — спросила она, продолжая мучить его.
— Коготки расправлены… он упал замертво с ветки, — сказал он.
— О, бедняга… он был ранен…
Он горько засмеялся, ощутив боль от ее грудного, грустного голоса.
— Давай похороним птичку, погибшую во имя любви. Сделаем миленькую могилку.
Она выкопала ямку в черной земле и, набрав горсть колокольчиков, бросила их на мертвую птицу. Потом она забросала ямку землей и утрамбовала своими белыми руками темный глиняный холмик.
— Вот, — сказала она, потирая руками, чтобы стряхнуть землю, — мы сделали для него все, что могли. Пошли.
Он пошел следом за ней, не говоря ни слова, переполненный чувствами.
На поляне безмятежно колыхался папоротник-щитовник. Стайками росли колокольчики. На свободных местах цвели незабудки, дикие фиалки, первоцветы. Сладко пахло травой. На влажном берегу собрались золотые камнеломки, влажно блестевшие и слегка приглаженные своим пастырем — улиткой.
Джордж и Летти, шли, наступая на щавель, ломая шелковый мох. Какое им дело до того, что они ломали или давили походя?
Там, где кончалась роща, начинался подъем на холм, поросший колючими старыми деревьями и дурманом. Маленькие серые лишайники держали на себе рубиновые шарики, на которые мы не обращали внимания. Какое нам до них дело, если большие красные яблоки мы отрясаем с дерева, оставляя их гнить на земле.
— Если бы я была мужчиной, — сказала Летти, — я бы отправилась на Запад и стала бы свободной. Люблю свободу.
Она сняла шарф и позволила ему развеваться на ветру. Ее лицо раскраснелось от подъема. Локонами тоже играл ветер.
— Но ведь ты не мужчина, — сказал он, глядя на нее. В его словах чувствовалась горечь.
— Нет, — она рассмеялась. — А жаль, будь я мужчиной, таких дел натворила бы… о нет, лучше мне идти моим собственным путем!
— А разве ты не идешь своим собственным путем?
— О… мне мало того, что имею. Да, я иду своим путем, но я хочу, чтобы кто-то заставил меня свернуть с него.
Она откинула голову назад и посмотрела на него искоса, не поворачивая головы, смеясь. Они двинулись в Кеннелз. Она присела на край большого камня у водопада, опустила руки в воду, и теперь шевелила ими, как цветами в чистом пруду.
— Люблю смотреть в воду, — сказала она. — В воду, а не на воду, как Нарцисс. Ах, вот бы отправиться на Запад, иметь там собственное озерцо, плавать в нем и чувствовать себя свободной.
— Ты хорошо плаваешь? — спросил
— Неплохо.
— Я догоню тебя в твоем собственном озерце.
Она засмеялась, вытащила руки из воды и смотрела, как с них стекают чистые капли. Потом подняла голову, прислушиваясь к каким-то мыслям. Она взглянула через долину и увидела красные крыши фермы и мельницы.
— «…Ilion, Ilion Fatalis incestusque judex Et muluer peregrina vertit In pulverem…» [26] .
— Что это? — спросил он.
— Ничего.
— Здесь частное владение, — раздался вдруг тонкий голос, высокий, как крик чибиса-пигалицы. Мы с удивлением увидели высокого чернобородого мужчину, который нервно поглядывал в нашу сторону, находясь от нас в десяти ярдах.
— Правда? — спросила Летти, глядя на свои мокрые руки, которые она принялась вытирать носовым платком.
26
Латинские стихи, кажется, Вергилия, в которых выражается скорбь по поводу злосчастной судьбы Трои, обреченной на поражение и разрушение.
— Вы не должны были вторгаться сюда, — сказал мужчина все тем же голоском.
Он отвернулся, и его бледно-серые глаза зыркнули туда-сюда. Чуть осмелев, он снова посмотрел на нас. Потом двинулся прочь быстрыми шагами, склонив голову, поглядывая в сторону долины, так он одолел дюжину ярдов в другом направлении. Опять постоял и огляделся. Затем ушел в дом.
— Притворяется, будто кого-то высматривает, — сказала Летти, — а на самом деле боится, как бы не поняли, что он вышел посмотреть на нас. — Они с Джорджем рассмеялись.
Вдруг в дверях показалась женщина. У нее были такие же бледно-серые глаза, как у мужчины.
— Вы заработаете себе нефрит, сидя на мокром камне, — сказала она, обращаясь к Летти, которая с виноватым видом тут же встала.
— Уж я-то знаю, — продолжала женщина, — моя мама умерла от него.
— В самом деле? — тихо осведомилась Летти. — Мне очень жаль.
— Да, — продолжала женщина. — Поэтому вам надо быть осторожней. А вы с фермы Стрели-Милл, у вас ведь еще и мельница, да? — спросила она вдруг у Джорджа.
Он подтвердил, что, мол, да.
— И собираетесь покинуть это место?
Он и это подтвердил.
— А ведь мы могли быть соседями. Собачья жизнь — прозябать в одиночестве. Полагаю, вы знали тех, кто жил тут до нас?
Он снова утвердительно кивнул.
— Какой же грязнулей была предыдущая хозяйка. Вы, наверное, бывали у нее в гостях?
— Да, — сказала Летти, — я заходила к ней.
— Ужас! А теперь зайдите, полюбопытствуйте, увидите разницу.
Они заглянули из вежливости. Кухня действительно совершенно изменилась. Было очень чисто.