Берестяга
Шрифт:
Прохор пожал плечами.
— Хочешь, я тебе почитаю что-нибудь?
— Почитай.
Стихи были незнакомые. Прохор никогда не читал их и не слышал, но они нравились ему. Если бы он сочинял стихи, то, пожалуй, они были бы именно такими, немножечко грустными и в то же время светлыми, зовущими куда-то в неведомое… И о войне он обязательно бы так же написал бы.
Таня перестала читать и ждала, что скажет Прохор, а он ждал, что она прочтет еще что-нибудь.
— Тебе не нравятся стихи? — спросила Таня.
— Нравятся.
…Подошли к Марьюшкиному дому. Снег и лунный свет приукрасили старенький дом. И в нем сейчас не чувствовалось ветхости.
— Проша, — позвала Таня.
— Что?
— В двенадцать часов я подумаю о тебе. А ты?
— А я всегда о тебе думаю.
— До свиданья. Теперь мы с тобою встретимся только в новом году.
— Может, ночью на салазках кататься пойдем? Позовем ребят и на горку?
— Нет, Проша. Мне надо побыть с мамой. Мы никогда с нею не расстаемся в новогоднюю ночь… Иди.
Она стояла на крыльце и смотрела на уходящего Прохора, слушала его шаги. И вдруг окликнула его:
— Постой, Прохор.
Он остановился.
— А стихи эти я сама написала…
Берестяга слышал, как закрылась за нею дверь.
В полночь на краю села, где жили Берестняковы, раздалась ружейная пальба. Но никто с других улиц не рискнул пойти проверять, в чем дело. Только берестняковские шабры повыскакивали на улицу.
Палили из ружей Прошка и Петька Нырков. Палили и во всю глотку кричали:
— Ура-а-а!!!
— Ур-р-ра-а-а!!!
— Чего беситесь? — заругалась на приятелей перепуганная мать сестер Нырчих.
— Калугу освободили! — и Прохор опять закричал: — Ур-р-ра-а-а!
— Ур-р-ра-а-а! — поддержал друга Петька.
— Полоумные какие-то, — заворчала Нырчиха и поспешила в дом, в тепло.
— Прошка, айда к Самариным!
— Спятил ты, что ли?
— А чего такого-то? Ведь не спят они, чай. С Новым годом поздравим и новость сообщим. Может, они радио-то не слушали.
— Как же так, ночью-то?
— Ну и дубина ты, Берестяга! Кто же в Новый год ложится в такую рань. Пошли… Зайдем домой… слямзим еды и пир у них устроим. Да не бойся ты! Идем, со мной не пропадешь.
Стук испугал Марьюшку. Только что кто-то стрелял недалеко от ее дома, а теперь вот кто-то стучит.
— Стучат, — сказала Таня. — Открыть?
— Я сама выйду.
— Кто? — спросила Марьюшка, не подходя к двери.
— Мы. Петька Нырков со своим шабром Прохором Берестняковым.
Марьюшка еще больше испугалась.
— Чего случилось-то? Говорите! — И она все не могла открыть засов. У нее тряслись руки.
— Ничего не случилось, тетка Марья, — успокоил ее Петька. — В гости к вам пришли.
— Ох, а я подумала… — Марьюшка прислонилась к стене.
— Чего подумала? — потребовал уточнения Петька Нырков.
— Да так… Блажь всякая в голову идет. Заходите в хату…
Таня, увидев ребят, просияла. И Наталья Александровна очень им обрадовалась.
— Какие вы умники. Раздевайтесь!
— С Новым годом вас! С новым счастьем! — оба, как по команде, сказали ребята.
— Спасибо. И вас поздравляю с Новым годом. И всего-всего самого хорошего вам желаю… Садитесь за стол.
Берестяга стушевался. А Петьке — хоть бы что.
— Прошка, кошелку волоки, — скомандовал Петька.
Прохор принес из сеней корзинку. Нырок, будто фокусник, хлопнул над корзинкой в ладоши, сдернул тряпицу и начал выкладывать на стол гостинцы.
На Ныркова действительно смотрели как на настоящего фокусника. Даже Прохор засмотрелся на его проворные руки и ждал, что же Петька еще извлечет из корзины.
Нырков вдруг затих и виновато посмотрел на Наталью Александровну.
«Ты чего, Нырчонок?» — спросил Петьку глазами Берестяга. Петька его понял и в ответ скорчил кислую мину, пожал плечами, что означало на их языке жестов — сомнение.
Таня не выдержала, заглянула в корзинку и захлопала в ладоши.
Петька с испугом поглядел на Наталью Александровну.
— Что у вас там такое? — не удержалась и спросила Наталья Александровна.
Петька закрыл глаза: «Все пропало! Мы погибли!».
Выручила Таня. Она запустила руку в корзину и извлекла оттуда бутылку с густой, вишневого цвета жидкостью. Прошка даже присел от неожиданности. Об этой бутылке он ничего не знал. Эта бутылка — дело Петькиных рук.
— Чудесно! — сказала Таня. — Все есть за нашим праздничным столом. И даже бутылка с шампанским.
И все трое — Петька, Прохор и Таня — одновременно посмотрели на Наталью Александровну.
— Разбойники, — с притворной строгостью заявила Самарина. — Что это? Самогон.
— Что вы, Наталья Александровна! — обиделся Нырков. — Настойка. Вишневая. Бабка моя мастерица делать.
— Сколько же в ней градусов?
— Квасок. — Петькино лицо стало таким невинным, что можно было подумать, будто он принес газированную воду, а не тридцатиградусную настойку, которую для себя специально готовил его дед.