Берестяга
Шрифт:
Сели за стол. Марьюшка для такого торжества зажгла лампу-молнию. Все были возбуждены. Ко всем неожиданно пришло праздничное настроение.
— А мне стало весело, — сказала Таня. Сказала всем, а говорила только для Прохора. Берестяга понял это и ответил Тане улыбкой.
— Петя, Петя! Не наливай помногу! А Тане совсем чуть-чуть.
— Мамочка… — Таня сделала вид, что надулась на мать.
— Как хочешь, милая. Только запомни, что ничто так не старит женщину, как слезы и вино.
—
— Как за что? Вы разве ничего не знаете? — удивился Петька.
— Вы не слышали последние известия? — спросил Прохор.
— Нет, не слышали, — виновато ответила Таня.
— А что произошло, мальчики? — Наталья Александровна даже побледнела.
Марьюшка взялась за сердце и еле слышно произнесла:
— Господи…
Прохор и Петька в один голос (опять, как по команде) объявили:
— Калугу освободили!
— Ох! — Наталья Александровна всплеснула руками.
Таня на мгновение оцепенела, но тут же лицо ее озарилось радостью.
— Калуга! Калуга! — начала напевать Таня. И хлопала в ладоши.
Потом она подбежала к матери и стала обнимать ее, целовать.
Петька смеялся и тоже хлопал в ладоши. А Прохор вдруг помрачнел. Петька заметил это и, толкнув приятеля в бок, тихонько спросил:
— Ты чего, Берестяга?
— Не знаю, — ответил Прохор.
Прохор говорил неправду. Грустно ему стало оттого, что подумал он о том, что Таня теперь может скоро уехать из Ягодного в свою Калугу.
Первый раз в жизни Прохор столкнулся с такой нелепостью, когда большая радость заставляла и радоваться и печалиться.
«Лесорубы» приехали на Лыковский хутор к вечеру.
За дорогу ребята наговорились, насмеялись, набегались «для согреву», так что больше всего им сейчас хотелось отдохнуть в тепле.
Лыковский хутор принадлежал лесничеству. Пять больших домов опасливо отступили от леса, и, притихшие, стояли на небольшой поляне. Без огней в окнах дома казались нежилыми, брошенными… Пахло дымом. И только этот запах дыма вселял надежду, что на хуторе есть жизнь.
Ученики стояли большой группой и ждали, когда вернется к ним Николай Николаевич. Директор пошел узнать, где размещать школьников и колхозниц, которые тоже приехали на заготовку дров. Ученики молчали, а ягодинки о чем-то тихо переговаривались.
Николай Николаевич вернулся с высоким сутулым мужчиной.
Он тихо поздоровался с приехавшими. Похоже было, что ему не хватает воздуха, чтобы говорить громко. Незнакомец почти все время глухо покашливал. Рот его был прикрыт шарфом.
— Значит, — уточнил незнакомец, — у вас тридцать восемь юношей и одиннадцать женщин. Учеников придется разбить на три группы. Так можно?
— Разумеется, — ответил Симаков. — Одна группа пойдет со мною, вторая — с Пчелкиным. Третья, — директор что-то прикинул в уме, — а третья — с Берестняковым. Вот у нас и получилось три бригады.
Директор перечислил тех, кто должен был пойти с Прохором. Под начало Берестяги попали и Петька Нырков, и два Прошкиных недруга — Юрка Трусов и Ленька Клеев, по прозвищу Клей.
— Николай Николаевич, а можно и мне пойти с группой Прохора Берестнякова? — спросил вдруг Саша Лосицкий.
— Пожалуйста, — разрешил директор.
Ребята из бригады Берестяги забрали свои сумки с едою, одеяла, лыжи. Высокий сутулый мужчина повел их в крайний дом.
Хозяин дома, когда ушел мужчина с тихим голосом, тут же ошеломил гостей неожиданным заявлением:
— Воровать, шкоды, кто вздумает, либо приставать к внучке, пристрелю, как облезлого лиса! — И стал для страху дергать носом, похожим на скороспелую картофелину, и ощупывать каждого гневным взглядом.
— Мы сюда не воровать приехали, — с достоинством и за всех ответил Лосицкий.
— А ты кто будешь, начальник? — Дед устрашающе уставился на Сашу.
— Бригадиром у нас Берестняков Прохор, — Лосицкий кивнул в сторону Берестяги, — а я простой член бригады и еще секретарь школьной комсомольской организации.
— Ага! Значит, ты начальник? — набросился теперь старик на Прохора. — Ты за все и ответчиком будешь!
И сразу же подобрел дед. Словно, запугав своих временных постояльцев, он выполнял чье-то неприятное для него поручение и теперь мог снова стать самим собою.
— Теперь будем знакомы… Федор Федорович Брынкин. Объездчик и хозяин сей хоромины. — Пожав всем руки, старик продолжал: — Хозяйку мою зовут Клавдией Семеновной, а внучку — Настей. Еще есть у меня сноха Катерина, но она лежит сейчас в больнице.
— Федор Федорович, — спросил Трусов, — скажи, пожалуйста, кто тот длинный мужик, который нас к тебе привел?
— Мужик длинный, — передразнил Трусова объездчик. — Да это сам лесничий. Игорь Аркадьевич Гуминский.
— А мы-то почем знаем? С виду больно потешный. — Юрка закрыл рот шарфом и передразнил Гуминского: «Устраивайтесь, молодые люди. Желаю вам всего хорошего». — И так здорово передразнил, что даже Федор Федорович умилился.
— Шельмец. Ну, шельмец. Прям, артист взаправский, — старик захихикал. — Чай, я за порог-ат, ты и на меня морду скорчишь?
— А я и при тебе могу. — Трус напялил треух до бровей, зло нахохлился и захрипел — ну точно дедовым голосом: — Воровать, шкоды, кто вздумает, либо приставать к внучке, пристрелю того, как облезлого лиса, — и Юрка стал дергать носом и ощупывать каждого гневным взглядом.