Бернард Шоу. Парадоксальная личность
Шрифт:
Через годы Уэллс так напишет о своей первой встрече с Шоу: "Он говорил со мной как с младшим братом. Мне понравился его дублинский говор, и весь он мне понравился - на всю жизнь". Однако сказанное Уэллсом о том, что Шоу ему "понравился - на всю жизнь", является явной гиперболизацией - между знаменитостями были не только дружеские, но и более чем "прохладные" отношений. Вместе с тем, даже через годы Шоу утверждал следующее об Уэллсе:
"На Уэллса нельзя долго сердиться. Он честно признается, что у него истерический темперамент. Помню, мы как-то встретились наутро после того, как появилась его ужасающая статья обо мне. Я имел все решительно основания отделить ему голову от туловища. Но он выглядел таким маленьким и смущенным, что я просто пожал ему руку. В другой раз, когда я его чем-то прогневил,
Можно ещё немало приводить высказываний о гибкости, оригинальности и парадоксальности мышления Бернарда Шоу, однако всё, в конечном итоге, сведётся к тому, что мощным оружием интеллекта знаменитого драматурга была гибкость его ума и логического мышления. К этом, пожалуй, следует также добавить ораторское искусство, отшлифованное за годы его уличных выступлений как одного из руководителей Фабианского общества, пропагандирующего идеи социализма, навязываемому обществу не революционным, а мирным путём. Бернарду Шоу, благодаря своим вышеперечисленным талантам, удалось обратить в "фабианскую веру" и Герберта Уэллса, который с 1903-го по 1909-ый год, не без помощи Шоу, был членом Фабианского общества. Фабианцы вначале даже гордились тем, что такой всемирно известный писатель является их единоверцем в политике.
Однако первые же фабианские впечатления немало огорчили Уэллса: "...век не слышал такой безалаберной дискуссии. Три четверти говоривших были одержимы каким-то странным желанием - что есть мочи передразнивали невидимых спесивых ораторов. Это был семейный юмор, и посторонних он не развлекал". И этот "семейный юмор", по мнению Уэллса, покоился на следующем постулате Шоу: "Любую проблему надлежит обдумать до конца. Когда же окончательное решение покажется вам таким простым, что его, по вашему мнению, мог бы с тем же успехом вынести любой дурак, нужно преподнести свою мысль публике с необыкновенным легкомыслием. Вы позабавите публику и положите на обе лопатки парламентских говорунов, прикрывающих внушительной позой тот факт, что на протяжении невыносимо долгого времени им, в сущности, нечего было сказать".
От всего этого Уэллс был очень далек, отличаясь неистовой "тягой к эволюции". В отличие от Шоу, он не анализировал и не критиковал, а грубо отрицал или настоятельно рекомендовал. И когда Шоу в одной из фабианских лекций 1906 года о Дарвине, отшвырнув прочь неодарвинизм и вдоволь поиздевавшись над вейсманизмом, объявил о своем намерении следовать за Сэмюэлем Батлером и "неовиталистами" (возвращающими науку к метафизике) - Уэллс и не подумал разбираться во всех этих "тонкостях". Он просто высмеял Шоу за невежественную сентиментальность и неспособность взглянуть в глаза жестокой природе. Уэллс отрицал Шоу - как сентиментального неуча, вторгшегося в науку, Маркса - в социологию, Наполеона - как заурядного наглеца-проходимца.
В 1909 году, после 6-летнего пребывания в Фабианском обществе, Уэллс покинул ряды фабианцев и через годы напишет в своей "Автобиографии": "...Не раз в жизни мне приходилось краснеть за себя, когда, несмотря на ощутимое внутреннее сопротивление, я выказывал редкостную глупость и бестактность; но особенно больно меня терзает воспоминание о несправедливости, поспешности и поистине непростительном тщеславии, что обнаружились во мне во время этой фабианской бури в стакане воды... Меня мало заботит то обстоятельство, что, согласно каким-то этическим системам, все смертные подразделяются на классы, именуемые "лгуны", "трусы", "воры" и проч. Если верить такой системе, то я сам и лгун, и трус, и вор, и сластолюбец. Моя истинная, принятая на себя в радостном сознании собственной правоты задача состояла, состоит и будет состоять в том, чтобы, если позволят обстоятельства, водить людей за нос; сторониться опасности; искать выгоды в отношениях с издателями и театрами и строить эти отношения на основе спроса и предложения, а не абстрактной справедливости; и, конечно же, поощрять все свои потребности. Если какая-либо система убеждений подразумевает, что тем самым я заявляю о себе как последний негодяй и от меня уже нечего ждать ни правды, ни мужества, ни самоотверженности, - тем хуже для системы убеждений, ибо я честно проявлял и такие свойства, и, кто знает, мог бы проявить их как-нибудь в будущем...".
Бернард Шоу, пожалуй, был совершенно неспособен на такую самокритику, хотя и пробыл в рядах Фабианского общества не шесть, как Уэллс, а целых 27 лет!
Получилось так, что именно Бернард Шоу "приложил руку" не только к принятию Уэллсом решения стать членом Фабианского общества, но и, наоборот, покинуть его. В одном из своих выступлений на очередном заседании общества, Шоу публично пристыдил Уэллса за то, что тот грозился уйти из Общества, если фабианцы не поддержат его тезисов. И когда Уэллс ответил, что не покинет Общество, как бы ни сложилась его судьба, то Шоу воскликнул: "Ну, гора с плеч! Теперь я могу напасть на мистера Уэллса, не опасаясь последствий". И обрушил на бедного Уэллса свою всесокрушающую и убийственную критику, закончив её такой "милой" шуткой: "В своей речи мистер Уэллс жаловался на то, что "старая шайка" (руководство Фабианского общества - прим.) долго не отвечала на его доклад. Приведу точную справку: Уэллс - 10 месяцев, "шайка" - 6 недель. Пока его комитет совещался, Уэллс выпустил книгу об Америке. Очень хорошую книгу. А пока я набрасывал наш ответ, я выпустил пьесу...".
Шоу замолчал, и несколько мгновений его глаза что-то искали на потолке. Он, кажется, потерял нить рассказа, однако фабианцы знали, что сейчас последует неожиданное продолжение. И, действительно, Шоу свою речь закончил такими словами: "Леди и джентльмены! Я остановился, ибо ожидал, что мистер Уэллс скажет: "очень хорошую пьесу"". В зале раздался дружный смех, а Уэллс вместо достойного ответа, лишь смущенно улыбался. Однако через два года он всё-таки не удержался, и в "Новом Макиавелли" осмеял своих прежних коллег: "Стоит им прибрать мир к рукам, как на земле не останется ни единого деревца, зато вся она будет уставлена пронумерованным и покрашенным зеленой краской листовым железом (для тени) и аккумуляторами, вырабатывающими солнечный свет".
Однако и сам Уэллс до конца своей жизни так и не определился со своими политическими взглядами. Ещё летом 1886 года он изложил своё политическое видение демократического социализма в реферате, изначально озаглавленном "Уэллсовский план новой организации общества". Писатель на протяжении жизни в основном выступал как пацифист, однако в 1914 году поддерживал участие Великобритании в войне, хотя впоследствии писал о Первой мировой войне как о бойне националистов. Чтобы предотвратить подобные катастрофы в будущем, Уэллс призывал к созданию мирового правительства. Но реальные возможности Лиги Наций, не сумевшей противостоять грядущей новой мировой войне, разочаровали Уэллса, который одним из первых европейских писателей выступил с предупреждением об опасности фашизма в романе "Накануне" (1927). Считая себя политиком социалистического уклона, Уэллс явно скептически относился к марксистскому учению, утверждая: "Маркс был за освобождение рабочего класса, я стою за его уничтожение". Будучи членов Фабианского общества Уэллс нередко вступал в конфликты с руководством общества, в том числе и с Бернардом Шоу. Познакомившись с начинающим политиком Уинстоном Черчиллем (тогда ещё либералом, но впоследствии ставшим консерватором и политическим оппонентом Уэллса), активно поддержал его избирательную кампанию в парламент. Тогда Уэллса не стали исключать из Фабианского общества, но в 1909 году он сам был вынужден оставить его из-за любовной связи и внебрачного ребёнка от Эмбер Ривс - молодой сторонницы фабианцев.
Герберт Уэллс, не обладая талантом ораторского экспромта, каким обладал Бернард Шоу, вместе с тем, сидя за письменным столом в тишине своего рабочего кабинета, мог тоже написать такое, что вызывало у читателей не меньшее удивление, восхищение или, наоборот, возмущение и негодование. К примеру, в 1898 году, когда писатель уже пожинал плоды заслуженной славы после выхода своего романа "Война миров", Уэллс неожиданно написал небольшое эссе под названием "Об уме и умничанье". В этом произведении оказалось немало утверждений, которые сильно смутили и даже возмутили утончённых английских читателей. В своём эссе 32-летний Герберт Уэллс:
– был уверен, что гениальность в чем-то сродни божественной простоте;
– не исключал, что заурядность станет новым видом гениальности;
– допускал вероятность того, что умники могут погубить человечество;
– уверял, что все государственные деятели обладали и глупостью;
– посмел разумное назвать противоположностью великого;
– утверждал, что Британская и Римская империи созданы тупицами;
– предполагал, что эпоха умничанья переживает свой последний расцвет...