Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта
Шрифт:
– Ну как, прояснилось? – спросила Галя.
– Ага. Блаженство.
– Тогда рассказывай.
– О чем?
– Как о чем? О кризисе.
– А, ну да, конечно! Сейчас везде кризис… С чего бы начать?
– Начни с самого главного.
– Хорошо, попробую. Ну, значит… – запинаясь, заговорил Беда. – В общем, озарило меня. Или, лучше сказать, осенило. Снизошло. Короче, понял я, от кого все зло.
– И от кого?
– От Синькина Кондрата Евсеевича, – твердо, с убеждением произнес Мухин.
Галя улыбнулась:
– Да-а, открытие! А раньше ты этого не знал?
– А ты что, знала? – вмешался Валя.
– Суслик, я догадывалась. Когда работаешь с больными от искусства, то каждый день слышишь эту фамилию: Синькин, Синькин и Синькин.
– Да мало ли кто на кого жалуется! Ты же сама меня учила: зло внутри нас.
– Внутри, – кивнула Галя. – Но когда зла становится слишком много, оно частично выходит наружу.
– Как лава?
– Примерно. Только зло не застывает. Суслик, ты не обидишься, если я попрошу тебя пока помолчать? Дай с пациентом поговорить. Так, и что было дальше? – обратилась она к Беде.
– Дальше он стал по ночам являться. В виде демона.
– А ты?
– А я просыпаюсь и не сплю до утра. А потом весь день хожу, как дубиной огретый, и мучаюсь. Желания разные возникают. То одного хочется, то другого.
– И чего тебе хочется больше всего?
– Раньше прославиться хотелось. А сейчас больше всего хочется трудовому народу послужить. Чтобы реальные дела делать, а не мошну Кондрашке набивать.
– Да, понимаю, это достойное желание… – серьезно кивнула Галя. – Но не думал ли ты, Боря, что для этого надо сначала очиститься? Ну сам посуди: как изгонять паразитов, если ты и есть паразит?
Беда помолчал, уткнувшись в чашку, и буркнул:
– Никак.
– Вот! Значит, с себя и начни. Изгони из себя паразита, а там, глядишь, дойдет дело и до Кондрата… как его там… Евсеича.
– Галя, скажи… а ты сама не паразит?
– Нет. Я паразитолог. Ну, на какие желания ты еще жалуешься?
– Уехать хочу.
– Ага! – Галя кивнула так, словно ждала этого ответа. – И куда? Небось, в Берлин?
– Почему в Берлин? Нет. Я в Бразилию. Да и не то чтобы очень хочу. Это все так, по пьяни накатывает.
– Понятно, понятно. Ты отварчик-то пей. Сейчас совсем отпустит. И запоминай, что я скажу: просто так ничего не накатывает. Вот смотри: в любом состоянии, кризис или не кризис, ты думаешь только про Запад. То есть про хорошую жизнь. Как любой паразит. А что, если тебе вместо этого направиться в противоположную сторону? На Урал, скажем?
– Это еще зачем – на Урал?
– Так ведь ты же сам сейчас сказал: зло – в Кондрате. А Кондрат где?
– В этом, как его… в Прыжовске.
– А Прыжовск где?
– А хрен его знает. На Урале?
– Совершенно верно. Значит, если ты хочешь бороться со злом, надо ехать на Урал, где окопалось зло. Понял? Отлично. Но есть и другая причина. Видишь ли, Боря, твоя одержимость разрушением – это болезнь, и тяжелая. И психотерапия тебя не спасет. Ты сколько лет актуальным искусством занимаешься?
Мухин попытался мысленно подсчитать годы, прошедшие после псковского озарения, но их оказалось так много, что он только махнул рукой.
– Мы с ним еще в ХУШО познакомились, – подал реплику Валя.
– Ага, значит, лет десять как минимум… Послушай, а тебе не приходило в голову, что ты всю жизнь занимаешься вовсе не искусством, а художественной критикой?
– Как?
– Ну, то одного художника покритикуешь, то другого. Или всех сразу. Ты ведь, в сущности, не перформансы делал. Ты громил те или иные виды современного искусства.
– Точно! – хлопнул себя по коленям Валя. – Мы же с ним вроде как антиподы были. Меня от реализма тошнило, а его от провокаций. Вот и крушили оба, каждый свое, по медицинским причинам. На самом деле мы вовсе не художники…
Повисла пауза.
– Не совсем так, – с трудом заговорил Мухин. – Все сложнее. Мы ведь с тобой не сразу встретились. Сначала я был художником. Коров рисовал, пейзажи. Но потом понял, что реальность воссоздать нельзя. И мне откровение было, знак свыше: иди, мол, и круши. Пошел ломать, а что делать? А с годами до того доломался, что стал главные провокации в истории искусства доводить до абсурда, то есть тоже разрушать. Ну и запутался в конце концов совсем, уже сам не понимал, за что я и против чего.
– Да… – вздохнула Галя. – Случай запущенный, хронический. А в последний раз ты что разрушать собирался?
– В последний раз… Ну, думал тут одну картину медом намазать и мух напустить. Ван Гога.
– И зачем? При чем тут вообще Ван Гог?
– Ну как… чтобы заметили, короче. Меня же слили совсем. А после этого скандал бы вышел знатный.
Валя с Галей переглянулись.
– Что тут скажешь… – вздохнула Галя.
– Это тебя, Борис, Бог уберег, что я там оказался! – торжественно объявил Валя. – И тебя, и Винсента.
– Боря, а ты сам-то понимаешь, как ты опустился? – спросила Галя. – Ты ведь уже не миссию какую-то выполняешь, типа «иди и круши». И даже не прославиться желаешь. Ты просто хочешь во что бы то ни стало понравиться кураторам – вот и все твои цели.
– Ну да, – опустил голову Мухин, – так и есть. Я пока с Малашей жил, еще понимал, что зачем. А бросила она меня – и как в лесу заблудился.
– А почему бросила?
– Ну… не то чтобы бросила… Творческие разногласия, короче. Я из ХУШО ушел, а она осталась. Поговорили крупно на прощанье. В общем, все из-за того же Кондрата. Мне бы в Бразилию… Или за справедливость… Запутался я.