Бесконечная дорога
Шрифт:
— Как же хорошо, что нас пригласили, — хмыкнул Солл.
Айви невольно отметила, что он начал оттаивать. Первые дни он был будто неживой, смотрел на них, как на врагов, и не без причины. Но теперь казалось, что он сам хотел пойти с ними! Впрочем, доверять ему Айви не могла.
На поляне уже собрались почти все гости Приюта. Лишь немногие из них озирались по сторонам с беспокойством, другие же выглядели сытыми и довольными жизнью. Для них это и правда был праздник, если они вообще помнили, где находятся.
Когда гости собрались, гул десятков голосов неожиданно затих — сцена, наскоро выстроенная служителями в белом, больше не пустовала. Хозяйка Приюта решила наконец показать себя.
Она была красива и удивительно белокожа для обитательницы пустыни — будто она никогда не видела солнца. Но для колдуньи это было не такое уж большое достижение, гораздо больше Айви говорили ее глаза — старые глаза, которые видели слишком много и знали, что такое настоящая ненависть.
Она изображала радушие, однако было заметно, что она злится, и вряд ли это было из-за гостей или праздника.
— Доброе пожаловать в Приют Солнца, — торжественно произнесла она. — Меня зовут Флавия Амарита, и я рада принять вас в своем доме. Я знаю, что песчаный шторм задержал вас и вам это не нравится. Но для нас шторм — это не вестник горя, а повод радоваться тому, что у нас есть прибежище. В такие дни мы устраиваем праздник в честь Приюта.
— Сама устроила, сама и празднует, — буркнула Анэко.
— И есть у меня подозрение, что устроила не первый раз, — заметил Солл.
— Обычно это праздник еды, воды и музыки — лучшего, что есть в пустыне, — продолжила колдунья. — Но этот раз будет особенным. Приют сделался для нас сильнейшим из божеств, охраняющим и оберегающим нас. А что станет лучшей благодарностью для любого существа? Жертвоприношение — и только оно. Сегодня у нас есть достойная жертва, чья кровь будет платой этому саду за тень, которую он нам дает.
По ее команде служители вывели на сцену молодого мужчину. Он был в такой же одежде, как и они, но в остальном он сильно отличался от них. Он смотрел на Флавию не с обожанием, как остальные, а с гневом и презрением. Айви понятия не имела, чем он так взбесил колдунью, что она решила устроить публичную расправу над ним.
Судя по энергии, он был обычным человеком, не магом и не магической формой жизни. Но больше Айви не могла ничего сказать о нем, она не видела его прежде.
«Поговори с Эсме, — велел голос Антары, — или она сделает глупость».
Айви с удивлением перевела взгляд на Эсме и обнаружила, что девочка действительно дрожит, как при сильной лихорадке. Лазурные глаза были устремлены на сцену.
— Эсме? — нахмурилась Айви. — Что с тобой?
— Это он… — еле слышно ответила Эсме, не отрывая взгляда от пленника. — Это Инрис!
Жизнь Флавии Амариты была бесподобна. Она давно привыкла быть госпожой над всем и всеми, ее даже не волновало, что ее царство ограничено одним небольшим клочком земли, поросшим зеленью. Разве это так важно? Иные короли не могли похвастаться той властью, которой обладала она! Флавия решала все: кому жить, а кому умирать, кто пойдет дальше, а кто навсегда останется среди песков. В ее маленькой стране не было законов, только ее воля, и подданные все равно обожали ее.
Поэтому заслужить здесь смертную казнь было не так-то сложно: достаточно было просто один раз ослушаться госпожу. А этот наглый раб короля ослушался ее не один раз, он посмел не верить в то, что она — божество!
Инрис… С ним с самого начала что-то было не так. Когда она впервые увидела его, он привлек ее телом: даже в мире разбойников и кочевников настоящего королевского воина легко отличить, у него особая выправка. Но когда Флавия заговорила с ним, заглянула ему в глаза, она поняла, что в нем скрывается нечто большее, чем просто один из капитанов королевской армии. Он многое видел и многое пережил, и ей захотелось обладать им.
А он почему-то сопротивлялся ее чарам! Это злило Флавию и ставило ее в тупик. Она чувствовала, что собственных врожденных способностей у него нет, а значит, причина его несгибаемой воли в другом. В глубине души колдунья почти сразу догадалась, что все дело в любви, но она не хотела верить в это. Как мужчина может любить или даже помнить другую женщину, стоя перед ней?
Она должна была его сломать. Не убить, а именно сломать, чтобы доказать и себе, и суоро, и всему миру, что она непобедима. В день ритуала Флавия применила к нему самые сильные чары, на какие была способна. Она изменила его память, вторглась в его сознание, стерла оттуда ту, другую, и заставила любить себя. Она была уверена, что у нее получилось, и долгое время считала Инриса своим самым дорогим трофеем.
А он взял и освободился! Не без помощи, конечно, но это мало что меняло. Гораздо важнее для Флавии было то, что ее заклинание не смогло разрушить его разум — а должно было! Инрис стал прежним, хотя она прекрасно знала, что никто из ее служителей не способен на это, даже при том, что на них она применила не такое сложное заклинание.
Он все-таки был особенным, но это больше не интриговало ее. Если она не смогла победить его, значит, его нужно было уничтожить, вот и вся история. Причем сделать это публично, чтобы он полностью ощутил свое последнее унижение, а еще — чтобы суоро увидел, что противостоять ее воле бессмысленно.
Теперь она стояла на сцене, созданной ее служителями, и смотрела на собравшуюся перед ней толпу. Все эти люди скоро умрут по ее воле, пусть и не от ее руки. Эта мысль радовала Флавию, возвращала ей чувство контроля над всем, что ее окружало.
Но пока они не должны были знать свою судьбу. Они должны были стать зрителями на казни того, кто осмелился противостоять ей.
Инриса вывели на сцену. Флавия видела, что он чуть оправился после того, как разрушил ее чары, но не настолько, чтобы противостоять двум сдерживавшим его мужчинам. Его сил хватило лишь на то, чтобы уверенно стоять на ногах и смотреть ей в глаза, и уже это бесило колдунью. Она знала, что такая несдержанность непростительна для госпожи, но какая разница, если это ее мир?
— Многие служители божеств приносили им в жертву младенцев или невинных дев, — сказала Флавия. Она обращалась к толпе, но смотрела только на Инриса. — Мы не будем возвращаться к этим диким обычаям. Мы подарим саду, который оберегает нас от смерти, кровь преступника, который все равно заслуживал бы казни.
Она надеялась, что он испугается, будет умолять о пощаде, целовать ее ноги, желая вымолить прощение госпожи. Так уже поступали многие до него, чем он лучше?
Но, очевидно, что-то особенное в нем все-таки было. Инрис не сомневался, что она говорит правду, и он, в отличие от толпы, уже видел церемонию, знал, что его ждет. Но его взгляд оставался все таким же гордым и уверенным.