Бесконечная дорога
Шрифт:
Казалось, что жуткое растение просто отняло у человека тело, чтобы расти в нем, как в плодородной почве, которой в этих местах просто не было. Но когда хозяин погиб, зеленая тварь, сожравшая его изнутри, долго не продержалась. Она стремительно начала увядать, ссыхаясь, и очень скоро перед ними осталось окровавленное тело, пронизанное затвердевшими лианами.
В наступившей тишине первым прозвучал голос Айви:
— Ну и что это было? Кто-нибудь может объяснить?
— Кое-кто может попытаться, — ответил Итерниал. — Хотя этот кое-что не знает, что бы вы без него делали.
— Объясняй уже! — поторопила Анэко. — Откуда эта штука в пустыне?
— А она не из пустыни. Это защитное заклинание, весьма любопытное, надо сказать.
— Оно не позволило ему сбежать, — признала Марана. — Но я не могу понять, откуда оно. Оно умерло сейчас, потому что ему не место в пустыне, значит, оно порождено не песком.
— Еще бы, — хмыкнул Итерниал. — Думаю, оно и те кости, что мы нашли, связаны.
— Вы, конечно, можете со мной спорить, но мы не можем просто пройти мимо, — нахмурилась Айви. — Я была согласна закрыть глаза на те кости, чтобы не терять время, — в конце концов, это могло случиться когда угодно. А сейчас… Это все по-настоящему. Прямо сейчас кто-то убивает людей в пустыне.
— Сама пустыня тоже убивает людей, — напомнил Итерниал.
— Да, но саму пустыню мы вряд ли остановим, а вот это, — Айви указала на засохшие ростки, — вполне можем, оно тут такое же чужое, как мы.
Она не стала продолжать, но остальные и так знали, что она хотела сказать. Что бы ни поселилось в пустыне, оно уже привыкло жрать людей, оно не боялось королевских воинов, которые редко бывали в этих гиблых местах. Но оно вряд ли готовилось ко встрече с магическими формами жизни, так что если кто и может уничтожить его, то только они.
Да, это не касалось их и не было связано с миссией Антары. Однако в глубине души все они оставались людьми, и им была небезразлична судьба тех немногих, кто отважился пройти через пустыню. Им даже не нужно было обсуждать, куда идти, где искать, это было понятно: в Приюте Солнца. Только там нечто похожее на растение могло затаиться, а потом забраться в тело человека, и теперь их путь лежал туда.
Эсме вдруг с ужасом подумала о том, что Инрис тоже мог свернуть туда, направляясь в форт Мигос, но тут же отмела эту мысль, как одинокий путник откидывает со своей дороги ядовитую змею. Тот, кто писал Ван Кирку, не Инрис, а обманщик, настоящего Инриса здесь не было. После всех испытаний, которые он уже прошел, судьба не завела бы его в такую ловушку, это было бы нечестно! Эсме прекрасно понимала, что если бы он вдруг попал в Приют, то погиб бы, как этот незнакомец, и она заставила себя не верить.
Чуть успокоившись, Эсме двинулась за своими спутниками, которые уже шли по следам погибшего путника.
Вечером должен был состояться праздник песчаной бури, поэтому с самого утра Флавия была занята. Инрис был бы и не против помочь ей, но она не позволяла ему, она словно боялась, что он увидит что-то особенное, способное серьезно повлиять на него. Но что? Он уже слышал крики в дни таких праздников, однако никак не мог сообразить, что они значат. Его память работала все хуже, а головные боли возвращались все чаще. Инрис не знал, к чему это приведет, он лишь смутно догадывался, что ни к чему хорошему.
Служители сейчас помогали Флавии, почти все гости еще спали, и сад опустел. Но Инрису это нравилось — ходить здесь и представлять, что он в Приюте один. У него над головой шелестели зеленые ветви, хотя ветра он не чувствовал.
— Похоже, что тебе этот праздник нравится не больше, чем мне, — заметил Инрис. — А мне он, по правде сказать, не нравится вообще. Мне кажется, что раньше я был человеком, которому не нравились такие праздники. Глупо, да? Если скажу Флавии — засмеет ведь.
Только саду он и мог признаться в таких мыслях. Служители обязательно передали бы его слова Флавии, а она разозлилась бы, она всегда злилась, когда он говорил о прошлом. Только непонятно, почему, ведь он почти всю жизнь провел с ней и любил ее, даже если это воспоминание, такое четкое и ясное, отзывалось необъяснимым отвращением в душе.
Да и сад был странным собеседником — именно собеседником, потому что иногда Инрису казалось, что ветви кивают ему в согласии. Когда он жил в других провинциях, ему и в голову не пришло бы болтать с растениями, но здесь все было по-другому.
— Кажется, я ей надоел, — вздохнул Инрис. — А если так, то я недолго пробуду с ней. Мне кажется, что она избавляется от надоевших игрушек. Это так странно… Я знаю, что Флавия — добрейшая душа, милая и нежная, но одновременно я знаю, что она уничтожит меня, когда я буду не нужен. И знаешь, что? Я не боюсь этого, я даже не против. Я схожу с ума? Или уже сошел?
На этот раз сад не ответил ему. Чтобы унять разгорающуюся в душе тревогу, Инрис продолжил прогулку. Гости Приюта начали просыпаться, многие из них были недовольны тем, что из-за приближающегося шторма нельзя уехать, а вот праздника они ждали с нетерпением. Они обожали Флавию, ее нельзя было не любить.
Инрису не хотелось пересекаться с ними, и он ушел в сторону, на окраину сада, туда, где растения были поменьше и цветы попадались чаще, чем зеленые листья. Он любил эти цветы — простые и сложные, большие и маленькие, белые, желтые, синие и фиолетовые. В них чувствовалась красота, способная подарить ему недолгое умиротворение. К тому же, в Приюте никогда нельзя было заранее узнать, какие цветы здесь зацветут, они отличались от всего, что Инрис видел в других провинциях.
Вот и сейчас во время своей бесцельной прогулки он обнаружил удивительные розы: белые, крупные, бархатистые, они манили его к себе. Они казались облаками, которые Инрис почти позабыл в этих местах, вдруг решившими упасть на подушку из зеленых кустов. Розы были настолько совершенны, что он просто не мог пройти мимо, он должен был коснуться их, чтобы убедиться: они настоящие, такое великолепие действительно существует.
Но едва его пальцы дотянулись до нежных лепестков, как одна из веток хлестнула его — быстро, хищно, совсем как змея. Ветра в этот миг не было, и Инрис был уверен, что не дотрагивался до нее сам. Он почувствовал резкую вспышку боли и одернул руку, но было уже поздно: на его коже остались линии порезов, а по лепесткам розы растекались капли его крови.
Живая, алая, вызывающе яркая в этом мире, она окрашивала лепестки, отнимая их чистую белизну. Крови пролилось не так много, и все равно ее было достаточно, чтобы целый бутон сделать красным. Инрис вдруг понял, что не видел здесь раньше красных цветов — при всем разнообразии оттенков этого сада. Эта роза была уникальна, такая алая, такая манящая… Алая, как красные маки далеких полей. Алая, как ее волосы.
Как чьи волосы?…
Головная боль снова накрыла его волной, но Инрис сопротивлялся ей изо всех сил, не давая сломить себя. В его искалеченной, будто разбитой кем-то памяти появился образ, за который он отчаянно держался, не поддаваясь темноте. Девушка с красными волосами и ясными, как небо, глазами. Кажется, он знал ее раньше — и просил ее о помощи. Но тогда он не справился, не удержался за память о ней, а теперь хотел и мог.