Бессмертный избранный

Леру Юлия

Моя мать умерла, прожив всего сорок три Цветения. Пять из них она провела, скрываясь. Прорицание? Предназначение? Наверняка перед смертью мама вспомнила те слова. Что она чувствовала тогда?

— Эти шарлатаны дарят людям надежду, — говорю я. — А потом время ее отнимает. Это не магия, иначе мы бы чувствовали ее.

— Люди не могут видеть будущее, — кивает Фраксис. — Я не был у Первозданного океана, но слышал то же, что и ты. Эти маги даже зубы тсыя не носят. Знают, что могут нарушить клятву.

— Потому что все предсказания —

ложь.

— Люди не могут предсказывать, — снова говорит Фраксис. — Но есть кое-кто, кто знает, что будет. Вот он может.

Я качаю головой.

— И кто же это? Не ему я, случайно, предназначена? — Меня утомляет это переливание из пустого в порожнее, да и о маме я сейчас думать не хочу. Я поднимаюсь и направляюсь к двери в сонные. — Я пойду отдохну.

— Инетис, ты предназначена человеку, но предназначение твое определил кое-кто другой, — говорит Фраксис.

Я оборачиваюсь.

— Я не собираюсь никому принадлежать. И не хочу больше слышать о предназначениях и всей этой чепухе. Хватит.

Я ухожу.

16. МАГ

Ветер разносит сплетенные с конь-травой волосы мертвеца, и улисы начинают пропадать из виду, как и их лошади. Я стою за деревьями, наблюдая, как маги выходят из леса — два, четыре, шесть. Все в зелено-желтых корсах, сливающихся с листвой, все почти одинаково бородаты и молчаливы. Они держат в руках кинжалы, у одного на руке — боевая перчатка.

Он подает остальным знак, и четверо сразу подхватывают вылетевшего из седла юношу на руки и тащат в лес.

Я крадусь вслед за ними, и мысли мои лихорадочно мечутся.

Нападение магов на мирных путников на Обводном тракте — прямое и открытое нарушение запрета. Нападение на мигриса и рабриса, и, возможно, наследника — еще и оскорбление. Мланкин прикажет свернуть им шеи, как цыплятам, если поймает.

Что могло заставить магов пойти на это?

Я оборачиваюсь только раз — увидеть, как ударом по крупу лошадь юноши отправляют прочь. Мигрис и рабрис уже возвращаются, и я слышу окрик Чормалы, но поздно. Я едва успеваю ступить на тропу за магами. Лес меняется, и дорога пропадает из виду бесследно. Мы где-то посреди чащи, и солнце уже клонится к закату. Маги волокут юношу бесцеремонно, даже грубо.

Похоже, они знают, куда идут.

Я достаю из кармана остатки мозильника и обмазываю себя с ног до головы. Теперь главное — не приблизиться к ним, чтобы они не услышали запаха. Уж магам-то он наверняка знаком.

Высокий коренастый бородач отдает тихие указания. Кажется, он здесь главный, остальные беспрекословно подчиняются ему. Мы движемся по тропе, и мне приходится прилагать все усилия, чтобы не отстать — даже с ношей маги идут быстро, торопливо, словно боясь не успеть.

Мы добираемся до прилепившейся к стволу огромного дерева лачужки. Постепенно опускается сумрак, хотя только что был день, но меня это не удивляет — мы в вековечном лесу, здесь время и место ведут себя

как хотят.

Маги останавливаются, юношу просто бросают на землю. Я прячусь за стволом дерева, слушая разговоры. Мне не нравится то, что я слышу.

— Оставите его здесь под присмотром. Он не должен никуда выходить, главное — не позволяйте ему видеть женщин. — Бородач качает головой. — Он сказал: никаких женщин кроме предназначенной. Это понятно?

Он? Предназначенной?

— Это и правда тот, кто нам нужен? — спрашивает высокий худой маг писклявым голосом. — Это тот юноша, про которого сказано?

— Спросишь у него самого, когда вернется, — отрезает бородач. — Или, может, ты перестал верить ему?

Маг качает головой.

— Я верю. Я верю, Фраксис.

— Я не желаю слышать имен здесь. — Бородач склоняется над лежащим на земле юношей, потом поднимает голову и окидывает стоящих вокруг тяжелым взглядом. — Если он запомнит имена, он запомнит и слова. Несите его в дом. Уложите на кровать и не отходите ни на шаг.

— Как быть, если он проснется и захочет уйти?

— У вас есть веревки. Вы знаете, что с ними делать.

Юношу поднимают с земли и заносят в домик. Он такой крошечный, что я спрашиваю себя, как в нем могут поместиться пять человек. Но, как видно, внутри лачуга больше, чем кажется.

— Я ухожу и вернусь через несколько дней, — говорит Фраксис остальным. — У нас есть та, что возвысилась и пала. Есть тот, что потерял все, чтобы все обрести. Нам нужны тот, кто все отдал, и та, у которой нечего отнять. Мастер скоро приведет девушку, а я пока разузнаю все про четвертого.

— Ты сказал, что он — брат предназначенной, — говорит быстроглазый молодой маг. — Разве не так?

— Не я сказал, но так сказано.

— Да… сказано так, что брат предназначенной и есть тот, кто все отдал. Но ведь все знают, что он давно умер.

— Он не мог умереть. Его защитили от смерти. Он будет с нами, — говорит Фраксис. — И как только он будет с нами, колесо повернется.

Я не понимаю, о чем они говорят, но при этих словах на глаза опускается тьма. Я как будто воочию вижу перед собой картину: река, закатное солнце и огромное колесо в небе, вращающееся само собой. Нет, не само собой. На короткое мгновение из ниоткуда появляется женская рука, тонкая, серая — рука мертвеца. Она толкает это колесо, заставляя его вращаться быстрее.

Где-то плачет ребенок.

Гремят кости.

Открывается передо мной холодная бездна, из которой на меня глядит ярко-красным глазом серокрылая птица.

Я глубоко вдыхаю, возвращаясь к настоящему. В носу и под носом мокро, я оттираю рукавом — на нем кровь. Что это был за морок? Что это было за видение? Мне не знаком этот вид магии, я не знаю, что за силы могли вызвать такое.

— Мы доживем до дня, когда все свершится? — спрашивает тот же маг.

Фраксис пожимает плечами.