Бессмертный избранный
Шрифт:
По которой еще плачет мой безутешный отец.
Мигрис делает шаг вперед и всплескивает руками.
— Инетис, — говорит он, вероятно, от растерянности забыв назвать ее титул. — Это ведь не морок двоелуния, это правда ты.
Он оборачивается к рабрису, ища подтверждение тому, что видит, и тот кивает.
— Я тоже это вижу, — говорит он. — Я вижу то же, что и ты, Чормала.
То, как они произносят эти слова, заставляет меня напрячься. Инетис тоже это слышит, слышит и Серпетис, который подается чуть вперед, как будто пытаясь ее от чего-то заранее защитить.
— Инетис, —
Она качает головой из-за плеча Серпетиса.
— Я жива. Мланкин обманул вас, я не умерла, — говорит она четко и громко.
Асклакин оглядывается вокруг, как будто боится, что слова Инетис услышат.
— Правителя Асморанты не стоит так громко обвинять во лжи. — Это уже рабрис.
Инетис вспыхивает от унижения, но глаз не опускает.
— Быть может, мой вид затмил твой разум, или это сделал вид наследника, рабрис, — говорит она. — Но я — мать Кмерлана, фиоарны Асморанты, и жена Мланкина, владетеля земель от неба до моря и до гор.
— Все не так просто, — говорит мигрис, качая головой. — Инетис, твой муж уже нашел себе новую жену. Как только закончится плач по тебе, он приведет в свою сонную дочь одного из благородных фиуров Алманэфрета.
25. ОТШЕЛЬНИЦА
Ночь наступает так быстро, когда ее не ждешь.
И уходит так медленно, когда хочется поскорее увидеть солнце.
Я слышу, как Инетис поднимается с постели, на которой лежала, безмолвно и неподвижно, остаток вечера. Видимо, мысли о словах Чормалы-мигриса не дают ей покоя.
Я тоже не сплю, мне не дают покоя свои собственные мысли. Я вздыхаю и ворочаюсь на холодном каменном полу, и все никак не могу улечься.
Я жду Энефрет. Я боюсь того, что еще может она мне сказать.
Инетис одевается: завязывает на поясе кушак, не спеша стягивает на груди рубушу. Тихой поступью она выходит из сонной, осторожно прикрыв за собою дверь.
В тишине комнаты остаюсь лишь я. Каменные стены давят на меня все сильнее и сильнее, и кажется, будто мне нечем дышать. Сунув ноги в шоанги, я поднимаюсь с пола и тоже выхожу в коридор. Нащупываю стену и по ней добираюсь до двери, за которой меня ждет холодная ночь.
Ночь встречает меня шепотом.
26. ВОИН
Мне не терпится убраться из Шина, но наместник настаивает на том, чтобы мы провели здесь ночь. Скороход уже побежал в Асму с вестями о возвращении наследника, и Мланкин будет ждать нас. Ждать меня.
Я показываю рабрису и мигрису свои руки. Они долго разглядывают свечение на кончиках пальцев, ведут меня к тазу с водой, заставляют вымыть руки терпким оштанским мылом. Кожу щиплет и жжет, но пламя под ней не угасает. Кажется, даже становится ярче.
Они снова разглядывают знак, возвещающий о том, что я — сын Мланкина, и, наконец, обмениваются кивками.
Я демонстрирую уверенность и почти безразличие, но внутри меня бьется злость.
Магия ушла из этих мест. Скоро она покинет и меня — так сказала Энефрет, так было всегда. Но мигрис и рабрис словно не торопятся возвращаться. Они как будто решили
— Выедем на рассвете, — говорит мигрис за вечерней трапезой. Женщины уже ушли спать, и в кухне сидим только я, наместник да мигрис с рабрисом. — С восходом солнца мы должны быть уже в дороге.
Цилиолис тоже не присоединился к нам — он весь вечер стоял на улице, наблюдая за бесконечной людской рекой, которая текла до темноты мимо дома наместника. Возвращающиеся из вековечного леса маги. Те, кто скрывался, прятался долгих шесть Цветений, оставив семьи, детей, родителей. Приказ Мланкина отменен, и теперь они могут вернуться домой, к своим близким.
Инетис ушла в сонную сразу после того, как убедилась, что ее лошадь накормили и поставили в стойло. Отшельница осталась стоять рядом с Цилиолисом, провожая взглядами тех, кто шел мимо.
Они шли, опустив головы и пряча взгляды. Люди, которые лишились магии. Мастера, которые больше ничему не могли научить, и ученики, которым больше нечему было учиться. Они стали свободными и могли снова вернуться в свои земли. В Шинирос. В Асмору. В Тмиру и Хазоир. В Шембучень. В Алманэфрет. Цветущая долина готова была принять их с распростертыми объятьями, как неразумных детей, сбежавших из дома и после долгих скитаний вернувшихся обратно.
Но в глазах тех, кто шел мимо дома наместника, не было радости. Цилиолис и отшельница стояли рядом, и в какой-то момент я заметил, что он взял ее за руку, словно ободряя. Они провожали взглядами таких же магов, как и они сами. Потерявших свои силы и ставших обычными людьми.
Им не радостно возвращаться домой.
Я тоже возвращаюсь домой, и мне тоже не радостно.
Я не вижу Нуталеи среди работников, но не спрашиваю Асклакина о ее судьбе, хотя что-то в сердце все же сжимается при мысли о том, что из-за меня она могла попасть в немилость. После трапезы, выйдя наружу, я подзываю мальчишку, стирающего во дворе одежду наместника. Он подбегает, опасливо оглядываясь по сторонам. Старший работник не скупится на тумаки для тех, кто отлынивает от работы.
Нуталеи здесь больше нет, говорит мальчишка. Она ушла на следующий день после того, как стало известно об исчезновении неопределенного наследника. О том, что я пропал и неизвестно, жив я или уже умер, загрызенный диким зверем на лесной тропе.
Нуталея просто ушла утром из дома и не вернулась. Асклакин рвал и метал, он посылал за ней людей, искал ее в Брешине и на краю вековечного леса. Но Нуталея словно канула в воду. Или потерялась под кронами леса, неосторожно ступив на тропу.
Я возвращаюсь в сонную — наместник мне выделил ту же, что и в прошлый раз — где сегодня буду спать вместе с Цилиолисом. Асклакин знает наместника Тмиру, и он безошибочно угадывает в Цилиолисе его сына. Да и их сходство с Инетис трудно не заметить, хоть она и парой Цветений старше. Те же темные волосы, блестящие, слегка навыкате, глаза. Но если в облике Инетис эти глаза смотрятся правильно, то на лице ее брата они кажутся странными. Как будто выпученными от болезни.