Бессмертный избранный
Шрифт:
Я вспрыгиваю в седло, оглядываюсь вокруг. Возле пары домов стоят люди, еще несколько голов высунулось в окно, и, судя по взглядам, их больше интересую я сама, нежели то, что я говорю.
— Передайте магам, которые придут, — громко говорю я, — что син-фира Инетис жива. Что если тем, кто носил магию, будет нужна помощь, они могут прийти за ней ко мне. Что если вам всем будет нужна помощь, вы можете прийти за ней ко мне.
Я трогаю лошадь, чувствуя, как горит под рукавом знак Энефрет. Мланкин будет зол, когда узнает — он несомненно будет зол. Я даю обещания не от его лица,
Потому что тогда ему тяжелее будет стереть меня с лица земли снова, притвориться, что меня не было, снова отправить меня в небытие.
Он заставлял меня смотреть, как гибнет мой народ, и я ничего не могла сделать — потому что была для своего народа никем. Просто Инетис, еще одной женой владетеля Цветущей долины. Еще одним именем, пришедшим на смену имени Лилеин, которую помнили за красоту — и молчаливую покорность, в конце концов, сгубившую ее жизнь.
Мланкину нужен был еще один ребенок на случай, если наследник умрет, и он мучил Лилеин своей страстью, пока маги травили ее тело эликсирами, призванными вернуть ее чреву способность выносить и родить новое дитя, но лишившими ее, в конце концов, разума.
Мланкин должен был знать, что магия не всесильна. Он должен был отказаться — после десяти Цветений неудачных попыток, после смерти трех детей — троих мальчиков, которых Лилеин родила раньше срока. В конце концов тело Лилеин сломалось — так же, как сломался намного раньше ее рассудок.
Я знаю это теперь, потому что это тоже было в моем сне.
Я знаю это, потому что сам Мланкин рассказал это мне.
Я не хочу быть той, которую не знают и не помнят. Народ почитал память о красоте Лилеин, но знал ли он о ее страданиях и жестких муках?
Знак Энефрет на запястье жжет невыносимой болью, и я бездумно пускаю лошадь вперед. Я не знаю, как далеко я могла бы ускакать, если бы не твердая рука Серпетиса, ухватившая поводья и заставившая мою лошадь замедлить ход. Его глаза кажутся сверкающими черными камнями на покрытом дорожной пылью лице, его голос так тих, что его могу слышать только я.
— Подожди остальных, — говорит он. Светлые волосы выбились из косы и бьют его по плечам и щекам, задевают мое лицо, раздуваемые ветром.
Я перевожу взгляд на руку Серпетиса, все еще сжимающую поводья.
— Отпусти. — И он тут же убирает руку.
— Что случилось с тобой, Инетис? — спрашивает он, обжигая меня черным пламенем своих глаз, так похожих сейчас на глаза своего отца. — Почему ты говорила им то, что не имеешь права говорить без позволения и одобрения правителя? Мигрис доложит отцу о твоих словах, можешь не сомневаться, и ему это наверняка не понравится.
Я знаю его всего три дня и три ночи. Но я говорю ему правду — как маг, который не может скрывать свои мысли.
— Твой отец отправил меня на смерть однажды, — отвечаю я. — Я не хочу, чтобы это случилось во второй раз. Ты слышал, что сказал Чормала. Мланкин ищет новую жену, он готов от меня отказаться.
— А так ты разозлишь его, — говорит Серпетис. — Не стоит противостоять так открыто своему правителю, даже если он твой муж. Моя названая мать никогда не перечила отцу. Ты ведь хочешь остаться в Асме, хочешь вернуть себе сына? Так ты ничего не добьешься. Он не простит тебя.
Прощение? Я едва сдерживаю смех, готовый сорваться с губ. Мне не нужно его прощение. Мне нужно, чтобы мой сын узнал, что я жива. Мне нужно, чтобы Мланкин позволил мне быть с ним, пока не наступит следующее двоелуние, и Серпетис не станет настоящим правителем Асморанты.
— Я не вижу других путей, — говорю я все так же честно. — Только так. Только показать ему, что я не боюсь его.
— Неповиновением и дерзостью? Я не стану перечить своему отцу, если он решит тебя наказать за это. Не ты обладаешь властью в Асморанте, Инетис, а он. И говорить ты должна только то, что сказал бы он, будь на твоем месте. Моя мать управляла делами деревни наравне с отцом. Но ни одно решение она не принимала без него.
Он замолкает лишь на мгновение.
— Я расскажу отцу о том, что было в лесу. Я настою на том, что твоя помощь нам нужна, и он поймет.
Я прищуриваюсь, пристально глядя ему в глаза.
— Зачем это тебе? Насколько я поняла, ты к магам не питал горячей любви. Что изменилось?
Серпетис сжимает губы на мгновение, превращая рот в тонкую линию, перерезающую его лицо.
— Изменилось все, — говорит он.
28. МАГ
На землю спускается темнота, и мы вот-вот доберемся до Брешин, где проведем эту ночь. Сумерки уже туманом осели в овраге, и влага забирается под корсы и заставляет ежиться. Ночи становятся все холоднее. Скоро лужи начнут замерзать, а там и Холода. Осталось недолго, и с севера придет снег, и земля покроется им сколько хватит глаз — от края вековечного леса до самых пустынь Алманэфрета.
Я не знаю, где встречу первый день Холодов. В доме Мланкина, в клетке, на пути в Тмиру? Уже завтра мы достигнем Асморы. Уже к вечеру можем войти в Асму. Уже ночью моя сестра и ее пасынок переступят порог дома владетеля Цветущей долины. Что будет потом?
Я кошусь на Унну, но она кажется совсем спокойной. Я не знаю, зачем она пошла с нами. Потому что решила подчиниться воле Энефрет или из-за Серпетиса, при взгляде на которого постоянно заливается краской? Она глупа и в первом, и во втором случае.
Мысли о богине преследуют меня неотступно. Где Энефрет, куда она делась? Почему покинула нас, почему оставила нам только знаки на коже и обещание вернуться?
Инетис идет по деревням, оставляя за собой шлейф обещаний, которые не может выполнить. Серпетис рядом с ней во время ее коротких речей, мигрис и рабрис с молчаливым неодобрением держатся поодаль. Я пытаюсь поговорить с сестрой, но Серпетис не отходит от нее ни на шаг. И Инетис позволяет ему это.
Она держит его близко — ближе, чем следовало бы. Я, ее брат, иду вместе с ней в дом своего заклятого врага, а она воркует с его сыном и едва удостаивает меня словом.