Бестолковые рассказы о бестолковости
Шрифт:
— Здоров же ты жрать, военный. Осетринки, завернутой в ветчину, ему вдруг захотелось. Что, неужели овсянно-пшенно-шрапнельные кашки надоели? Коммунизм, он может, как раз, и подразумевает, что все твои потребности кашками этими и должны ограничиваться, а возможности твои, усиленные коммунистической идеей, при этом должны быть безмерно велики. Пашешь себе от зари до зари с радостью, а в перерывах присаживаешься на пенек и горшочек каши в той же радости уминаешь. И не уйти ведь с работы-то пораньше, на пике коммунистической сознательности находясь такого нельзя допустить. Прислушиваешься к себе — ого, возможности-то еще остались! И продолжаешь себе дальше и радостно так трудиться. Пока не унесут ногами вперед. И нести будут, заметь, тоже с радостью. Потому что без радости в коммунизме нельзя. Классики, по-моему, только на нее и надеялись. Самой реальной вещью во всей их теории оказалась эта непонятно откуда берущаяся радость от какого-то освобожденного кем-то и от кого-то труда.
— Ну ладно ты, циник известный. Дай
— Слушай, ты уже надоел, слюней уже полон рот. Если так дальше будет продолжаться, все опять закончится трампарком. Осетринкой никто там конечно не угостит и свининки не отрежет, но по свиным сарделькам ударить уже не мешало бы.
— Все, прекращаю о жратве. Никак не могу от нее оторваться и перейти непосредственно к коммунизму. Ну вот значит, стою я в продовольственном этом пункте и в мыслях даже у меня, морально к коммунизму подготовленного, не промелькнет таких мерзких помыслов, чтобы стибрить, к примеру, еще килограмма три лобстеров на бесконтрольно-доверительную коммунистическую халяву. Я ведь трезво оцениваю свои естественные съестные потребности и твердо понимаю, что не съем за вечер столько. А если все же очень постараюсь и все таки сожру все, с трудом сдерживая нарастающую справедливость возмущения организма, то переварить мне все это качественно, с пользой для не вполне уже коммунистического себя, в любом случае уже не удастся. Ведь высочайшая житейская мудрость, относящаяся не только и не столько к еде, говорит нам о том, что абсолютно неважно, сколько вообще мы можем съесть, самое главное — это то, сколько мы можем с пользой для себя переварить. Тьфу! Опять понесло.
— Короче давай, Склифасовский! Достал ты уже всех. Минуту еще даем тебе, птица-говорун.
— Так вот. Гляжу я на бесконечные очереди в продуктовых магазинах развитого нашего социализма и думаю: если толпится очередь значит, где-то неподалеку притаился дефицит. Очереди, особенно за мясными продуктами, становятся год от года все длиннее, а притаившийся было дефицит становится все толще и наглее и, того и гляди, скоро будет свободно разгуливать по улицам наших городов.
— Да он давно уже свободно разгуливает по всем городам и весям великого нашего СССР. Это вы тут зажрались в своем Ленинграде да в Москве, ну еще в столицах национальных республик относительно неплохо. Поездили мы по практикам да стажировкам. Насмотрелись кое-чего и представляем уже более или менее общую картину. Представляем, например, что уже в пятидесяти километрах от Москвы куска вареной колбасы купить невозможно. Вот и ездит все Подмосковье и сопредельные с ним области на выходные в Москву и рассыпается там по проверенным магазинчикам, в которых успех наиболее вероятен при минимальной длине очереди. А некоторые ленивцы — нет, не ищут легких путей, занырнут сразу, с электрички сойдя, в какой-нибудь привокзальный магазинишко и стоят там до сумерек в надежде на парочку батончиков псевдо-мясного в закрахмаленности своей и набитого туалетной бумагой продукта. И домой! В лучшем случае с победой, добытой ценой потерянных выходных. Недаром родился в народе анекдот-загадка: «Что это: длинное, зеленое, колбасой пахнет?» Ответ знаем: «Подмосковная электричка в выходной день».
— А взять сопредельные области? Орловскую, Тульскую, Рязанскую, Владимирскую, Тверскую? Да что говорить, из этих горе-областей все равно в разумные сроки до Москвы можно доехать! А как же остальная наша матушка Рассея?
— И ведь правда, и ведь я о том же. Вот и думаю, откуда же напастись ресурсов на этот самый коммунизм. И какая дикая должна быть производительность. Сейчас ведь народ, в большинстве своем, работает с ощутимым напряжением, полезных ископаемых у нас много, пахотных земель и пастбищ тоже хватает, а вокруг нас разгуливает беспардонный дефицит. И не одинок он, этот мясо-колбасный прохвост. Имя ему — легион. Он и в мебельных магазинах, и в хозяйственных, не говоря уже о местах продажи «не роскоши, а средств передвижения». А представьте себе, что может случиться, когда не до конца еще сознательный народ неправильно поймет первую часть коммунистического лозунга: «От каждого по возможности…» и впадет в праздное разгильдяйство, помня, что все равно получит по своим непомерно разбухающим потребностям? Полная катастрофа!
— Может, это все из-за плановой нашей экономики? Может неправильно там, наверху все планируют? Страна большая, тысячи и тысячи разнопрофильных предприятий, портов, угольных разрезов, нефтяных вышек, колхозов и совхозов — всего за день не перечислишь. И все это надо увязать в единый производственный комплекс и охватить тотальным контролем. Возможно ли это вообще при нашем-то уровне автоматизации? У нас ведь как дела с автоматизацией обстоят, к примеру, в строительстве. Приехал, например, на базу стройматериалов порожний самосвал, диспетчер нажимает на кнопку, и тут же, как из-под земли, появляются десять рабочих с лопатами и приступают к загрузке «порожняка». А тут ведь необходимо какое-то масштабнейшее комплексирование и глобальный такой контроль. Вот и ошибается наш Госплан. В одном месте допустил ошибку, и пошла она размножаться в геометрической прогрессии по территории всей страны. И в итоге: здесь пусто, а там густо.
— Нет, я, например, не знаю мест, где бы было действительно густо. Видел места, где скорее густо, чем пусто. А вот чтобы категорично так — густо, такого никогда не видел. Ну это, в конце концов, не так важно. Вы мне вот на какой вопрос ответьте. Вот тут некоторые военные про осетринку что-то говорили в лучезарном коммунистическом будущем. А сейчас-то она где, осетринка-то эта? Где черная икра от нее? Где многочисленные лососевые с красной их икрой? А тихоокеанские крабы? У нас же богатейшие рыбные запасы! Не понаслышке знаю — жил какое-то время на Камчатке. А в магазинах только треска да килька, ну есть еще, правда, какая-то иваси. Что, опять Госплан ошибся?
— Ну ошибся, наверное. Хозяйство действительно сложное. Хотя так ошибиться, действительно, очень трудно. Тут что-то другое. За границу небось гонят все мерзавцы. Не хватает им видимо инвалютных рублей.
— Именно так. Если бы Госплан ошибся, то завалил бы, к примеру, Тамбовскую область красной икрой, а Тверскую черной. Обожрались бы местные жители обеих областей одним из видов рыбьего потомства, и пришла бы им мысль совершить бартерный обмен, устраняя госплановскую ошибку. Так нет же! Ничего этого деликатесно-рыбного в обычных магазинах нет. Что-то можно найти в Елисеевских магазинах по капиталистическим ценам. Но платят-то народу пока строго по-социалистически. А здесь, наверное, и кроется ответ на рыбные вопросы. Видимо, скабрезный этот госпланишка на этот раз рассчитал все верно. Зачем кормить свой народ деликатесами? Так ведь можно и до капиталистического общества потребления докатиться. Да и цены на деликатесы придется делать доступными для участников социалистического труда. Зело сие затратно. Хватит с него, с народа этого, наипитательнейшей в своих устрашающих размерах кильки! А тут под боком, недалеко совсем, загнивают охочие до деликатесов алчные капиталисты с торчащей изо всех карманов валютой. Нате, гады, подавитесь. Вагончики опломбированные с валютой взамен не забудьте только прислать. И видимо эти загнивающие ничего, не забывают. Вовремя все отправляют. А вагоны эти встречают на станции видные советские и партийные руководители с большими пустыми кожаными портфелями. Видные руководители чинно, не спеша так, заполняют валютой знатные свои портфельчики, а то что, в портфельчики эти не помещается, аккуратно веником так, кем-то в форме, подметается и складируется в партийную кассу. На нужды, так сказать, мирового коммунистического движения.
— Ну ты просто антисоветчик какой-то! Просто какой-то диссидент! Слава Богу, что нет среди нас агентов от службы «молчи-молчи» и политотдела. Иначе к концу учебы никого бы уже и не осталось. Как там у Пушкина: «Иных уж нет, а те далече». Скорей всего на эти инвалютные рублики наши видные деятели станки с числовым программным управлением покупают. Налаживать свое производство средств производства им видимо уже не под силу. Старенькие ведь все они уже.
— Не надо «ля-ля». Нам на лекции по политэкономии говорили что станки у нас даже японцы покупают.
— Да конечно же покупают, спора нет. Только покупают-то из-за металла. Покупают у нас, к примеру, один довоенный станок типа «ДИП» («догнать и перегнать»), переплавляют его и делают три своих с ЧПУ.
— Может быть и так, но это еще раз подчеркивает старческую немощь наших руководителей.
— Ты еще слезу по поводу их несчастливой старости пусти. Тут военный принцип должен работать: достиг пенсионного возраста — на тебе пенсию союзного значения и изволь на дачу огурцы с помидорами выращивать. А эти же — нет, так вцепились во власть, что только вперед ногами их оттуда выносят. И закапывают тут же от этой власти неподалеку. Чтобы покойники сильно не переживали по случаю ее нежданной потери. А то как начнет еще какой старпер в гробу своем вертеться на каком-нибудь удаленном от власти кладбище, вспоминая проникновенные слова, звучащие на похоронных митингах: «С глубоким прискорбием сообщаем, что сегодня наш народ и все прогрессивное человечество понесли невосполнимую утрату, на семидесято-восьмидесято-девяносто хххх-ом году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни ушел из жизни великий (видный)…». А то еще и проникнется речами вдруг своей незаменимостью покойный, да еще и вылезет обратно. Дабы восполнить казалось бы уже невосполнимую потерю. И пойдет народ бестолку будоражить и смуту сеять. Кому из пока еще здравствующих политиков это может прийтись по нраву? Они только во вкус вошли, а тут: «Здрасте вам!» — приперлось такое страшилище! Оно в последние годы жизни-то было уже не очень, ну, а тут совсем уже безобразие какое-то. Поэтому-то и норовят знаменитых этих покойничков где-нибудь у Кремлевской стены закопать. Чтобы вроде как при власти оставались они. Полеживали себе неподалеку и пребывали в некой иллюзии власти. И это правильно. Так ведь поспокойнее будет всем.