Без маски
Шрифт:
И вдруг она принялась хохотать. Юхум, который не знал, что и делать, поневоле стал смеяться вместе с нею. «Чего она то плачет, то смеется, этакая дурочка?» Он перестал смеяться и сказал:
— Теперь мы всё равно что помолвлены. Я пойду домой и сложу песню об этом, хорошую песню. Дай, погляжу тебе в глаза.
Она позволила ему… Но, когда они приблизились к ее дому, Ане совершенно трезво спросила:
— Как ты думаешь, продлится наша любовь до завтрашнего вечера? Сдается мне, что я тебя больше никогда не увижу, потому что между нами ничего не может быть. Ведь все знают,
— Завтра я появлюсь снова, и тогда войду в дом, чтобы поговорить с твоим отцом, — решительно заявил Юхум.
— Посмотрим, — печально сказала Ане. — Ну, а потом что? Что дальше? Не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя! И не держи меня так крепко. Мне нечем дышать!
— Я тебе подышу! — заорал кузнец Клойсен, неожиданно, точно чертик из коробочки, высунув из кустарника голову. Усы его топорщились, и он размахивал огромными руками, похожими на крылья мельницы с холма Санкт-хансхойген. Ане закричала. Юхум побледнел, но держался стойко.
Кузнец Клойсен выбрался из кустов, уперся руками в бока и поглядел на Юхума, который вовсе не струсил.
— Вот как? — снова заорал кузнец. — Так значит, благородный господин собирается прийти ко мне в дом, нагородить мне всякого вздору и набросать в горн всякого вранья, приправив его фальшью и подлостью? Он будет шляться по всему городу в обнимку с моей дочерью и строить посмешище из меня и всей моей семьи? А? Складывать песни, а по вечерам — обниматься?! Нет, батюшка, не на такого напал! Чертов кум! Кузнец Клойсен положит этому конец! Если ты не уберешься отсюда сейчас же, то я покажу тебе, что это Клойс Клойсен, Клойс-кузнец разбил в Буэносе череп великану аргентинцу, самому сильному мужчине во всех пампасах. А теперь убирайся, спасибо, прощай, и точка. Конец!
Ане плакала, закрыв лицо руками. Но, тем не менее, ясными и любопытными глазами она украдкой сквозь пальцы подсматривала, что будет делать Юхум. Он был бледен. Губки ее уже сложились в презрительную гримасу, но тут Юхум внезапно набрался храбрости, сделал шаг вперед (Ане тотчас же отметила это про себя) и сказал твердым голосом:
— Быть может, вы и уничтожили аргентинца, кузнец Клойс Клойсен. Но вам не удастся уничтожить любовь между мною и Ане. Я говорю это совершенно определенно. Спокойной ночи, милая Ане, и перестань хныкать! А с вами, господин Клойсен, я побеседую завтра утром, когда вы будете посговорчивее. Потому что сейчас вы так злы, что вот-вот лопнете.
— Я расскажу о твоих проделках старому Хинриксену. Увидим, как у него глаза на лоб полезут! — заорал кузнец Клойсен.
С этими словами он вместе с Ане вошел в дом и громко захлопнул за собой дверь. Все подмастерья на чердаке повскакали, думая, что палят пушки во Фредриксбергской крепости[46].
— Ты никогда больше не увидишь этого вертопраха, — сказал Клойсен. — Слышишь, Ане?
И девушка покорно ответила:
— Я больше даже и не посмотрю никогда в его сторону!
— Я полагаю, что это будет пристойнее всего, — сказал Клойсен. — Я-то тоже был молод. Но смотри, если я замечу какие-нибудь глупости, то ты немедленно отправишься к Малене в Сённ-фьорд, не будь я Клойс Клойсен, Клойс-кузнец! Отправляйся в свою спальню, и если я не услышу, что ты улеглась, то я кулаками выбью из тебя всякие там мечтанья.
— Я тебя не понимаю, — молвила фру Клойсен, когда муж вошел в спальню: — то ты присматриваешь ей подходящего женишка, то отваживаешь хорошего парня.
— Не мешай мне, сердито сказал Клойсен, — я вовсе не передумал выдать Ане замуж и не хуже тебя разбираюсь во всех этих делах. Я ничего никогда не говорю и не делаю зря.
На другой день Ане отправилась в горные луга собирать можжевеловые ягоды для рождественского пива. И там, как было договорено вчера по дороге, уже поджидал ее Юхум.
— Садись-ка сюда, — сказал он. — Хотя нет, тут грязно. По-моему, всего удобней и приличней тебе сидеть у меня на коленях.
— Видно так, — огорченно сказала Ане, поудобнее устраиваясь у него на коленях и обнимая его за шею. — Иначе никак не выходит. Кабы ты был подмастерьем кузнеца из семьи с хорошим достатком, а еще лучше — имел собственную кузницу, ты бы мог заходить к нам, когда захочешь, и складывать песни. И нам бы разрешили гулять вдвоем, если бы, конечно, мы не делали глупостей.
— Улыбнись, Ане, милая! — сказал Юхум. — У тебя такие хорошенькие белые зубки и такие красивые красные губки! А сама ты такая ладная, крепкая и сильная, что просто диво. Так приятно держать тебя на коленях!
— Так, так, — немного погодя сказала Ане. — Знай во всем меру. Тебе, небось, ясно, дружок Юхум, что уж если я по-настоящему влюблюсь в тебя, то мне не захочется долго тянуть волынку. Уж лучше я буду сидеть дома и плакать от скуки и девичьей тоски. А теперь хватит целоваться. Я не люблю накидываться на еду сразу. Мне надобно сначала разобраться, хорошо ли она приготовлена.
Юхум возвращался домой, нахмурив лоб. Поведение Ане было ему непонятно. Тут надо как следует пораскинуть умом. Ему скоро опять уходить в море, а он так ничего и не придумал. А ведь еще никогда в жизни ни одна девушка так не волновала его, как Ане. Хорошо, что никто из парней не позарился на это сокровище.
На другой день, когда кузнец Клойсен сидел за ужином, к нему явился гость.
— Чего тебе надо? — заорал Клойсен. — Ступай к себе наверх, Ане!
— Я пришел повидать мать Ане и вас, кузнец Клойсен, — смело сказал Юхум. — И вовсе я не вертопрах, как вы полагаете, кузнец Клойсен.
Фру поднялась и сделала реверанс.
— Ну и счастье привалило нашей Ане, — сказала она, стараясь выражаться, как благородная дама. — Я знакома с вашей матушкой, мусье, потому что я служила в доме ее батюшки, покуда он не разорился и не покончил с собой из-за того, что не мог выплатить все долги. Молчи, отец Клойсен, теперь говорю я. Ты ведь ничего не смыслишь в сердечных делах. Такие вещи ведь никак не расплющить молотом на твоей наковальне. Молчи, я сказала! Ты не должен мешать счастью Ане из-за каких-то там своих причуд. Она — моя дочь гораздо больше, чем твоя. Я потратила на нее девять месяцев, а ты… гм…