Без памяти
Шрифт:
Мне нужно найти в себе силы, и выяснить, в какую играет со мной Леон. А главное — понять, говорит ли он правду?
Кто я?
Все эти дни, что я находилась взаперти и прокручивала в памяти произошедший инцидент, одна из служанок, приносила мне еду. Обычно она делала это беззвучно, и порой я чувствовала себя животным, запертым в клетке.
К слову, к еде я почти не притронулась. Аппетита у меня нет, как и настроения разговаривать.
— Я принесла вам платье, мисс, — вежливо обращается ко мне пожилая женщина с серебристо седыми волосами, поправляя очки-половинки, съезжающие с ее переносицы. Вместе с подносом
Только глубоко сидящий страх. Это платье — билет на встречу с моим личным дьяволом.
— Зачем оно?
— Мистер Голденштерн хочет, чтобы вы радовали его взор этим вечером, — мягко улыбнувшись, произносит женщина.
— Я не наложница. Передайте ему, чтобы шел лесом.
— Не смею так обращаться с господином, — опустив голову в пол, покорно отвечает она. — Будет лучше, если вы выйдите к нему, — она внимательно рассматривает синяки на моих запястьях, печально качая головой. — Я знаю его характер. Если он увидит послушание и благодарность, он не причинит вам вреда. Мистер Голденштерн добрейшей души человек. Очень щедрый, галантный и умный. Он — истинный джентльмен, представитель самых благородных кровей.
Чего?! Ваш джентльмен подрочил свой член об мои губы, а после морально поставил меня на колени!
— Вы издеваетесь? Он мог убить меня!
— Нет, он никогда бы этого не сделал.
— Почему? — она смотрит на меня так, словно знает больше, чем может рассказать, и это чертовски злит. — Вы видели меня раньше? Скажите мне! Скажите честно.
— Видела, — признается женщина. — Мне нужно идти, простите. Надеюсь, вы прислушаетесь к моему совету.
Я подхожу к коробке и медленно достаю платье. Темно-красное и облегающее, из тончайшей ткани, из какой делают спальные сорочки. В таком платье обычно соски просвечивают похлеще, чем через гимнастическое боди.
Мог бы не тратиться на платье. Приказал бы выйти к нему раздетой. Скрывать мне уже абсолютно нечего.
Судя по картинам, я десятки раз позировала ему обнаженной, развратной, влюбленной…черт, эти картины бесстыдно стоят перед моими глазами и буквально кричат о том, что Леонель Голденштерн действительно может быть моим мужем.
А если это так…быть может, диалог в спокойной обстановке поможет мне вспомнить, кто я?
Найдя в себе мотивацию, надеваю платье и спускаюсь в столовую в сопровождении охраны. Судя по всему, мы находимся не в обычном доме. Здесь абсолютно нет окон и естественного света. Этот псих запер нас в бункере, но почему-то я даже не удивлена подобному…
Охрана распахивает передо мной стеклянные двери, ведущие в просторный зал, где вместо окон, также иллюзорные пейзажи. На этот раз — это Мальдивы с их мучным песком и ярким подводным миром.
Я не уделяю внимание окружающей обстановке, обращая его сразу лишь на Леона. Генерирую силы для предстоящей схватки с мужчиной.
Сегодня я намерена взять реванш. Пусть не сексуальный, но психологический. Каким образом? Пока не знаю. Но обязательно найду больное место в его раздутом эго.
Леон выглядит великолепно. Действительно, как представитель благородных кровей: аристократические черты лица, высокий рост, широкие плечи, надменный взгляд и одежда «с иголочки». Как в сказке: жестокий принц, способный свергнуть с престола своего отца ради трона и власти. Внешне идеальный мужчина,
В нем так много всего…но восхвалять и превозносить мне его совершенно не хочется. Я стараюсь напоминать себе, что мой муж — гнилой человек, способный на издевательства над женщиной.
Сексуальные издевательства…которые мне, мать его, понравились. Хоть и разрушили меня, опустошили, уничтожили.
— Присаживайся, Ми, — он указывает на противоположную сторону длинного стола. Сцена прямо-таки напоминает центральную в мультфильме «Красавица и чудовище», когда Бель впервые вышла в платье к своему чудищу.
Я опускаюсь на стул, бросая на него снисходительный взгляд.
— Начнем с твоих вопросов. Хочешь узнать что-то о себе?
— Зачем ты так со мной? Если я твоя жена, как ты говоришь. Зачем ты так издеваешься надо мной, держишь взаперти? Это что, бункер? — не выдержав напряжения, скопом задаю все те вопросы, что мучают меня уже не первый день в одиночестве.
— Ты провинилась, — спокойно отрезает Леон, немного приподнимая подбородок. — Можно сказать, предала меня. А я не прощаю предательств.
— И что же я сделала?
— Пыталась меня убить, — приподнимая бровь, выносит приговор Леон. Приговор, в котором я безошибочно читаю, что натворила нечто настолько ужасное, за что должна буду заплатить ему…сполна.
Все, что было в мастерской, а затем в спальне — лишь начало.
И на прощение мне действительно не стоит рассчитывать.
Как и на свободу.
Не стоило наряжать мою подопытную зверушку в алый, хотя цвет похоти и соблазна идеально ей подходит, отражает все то, что я уже успел рассмотреть за маской невинной жертвы. Ничего непомнящей жертвы. Удобная отмазка, а главное своевременная. Артемьев утверждает, что насчёт амнезии Тея не врет, но я не верю. Впервые не верю заключению гениального ученого, который меня еще ни разу не подвел.
Совпадения и случайности возможны, но не в этом случае. Наша тщательно спланированная кем-то встреча едва не стала для меня роковой. Или стала…, судя по тому, что испытываю дьявольское искушение содрать с нее откровенные тряпки, нагнуть на столе и закончить начатое.
Убедиться, что мне не показалось, и она хочет этого так же сильно.
Снова словить дикий животный кайф от ее полной капитуляции.
Еще раз трахнуть этот лживый рот и остальные отверстия.
Ощутить, как заряженная волна забытого удовольствия прошивает все тело насквозь, ослепляя и оглушая одновременно.
Злобно ухмыляюсь и отвожу взгляд. Не слишком ли много желаний, направленных на чинно восседающую напротив притворщицу, осмелившуюся сыграть со мной в кошки-мышки?
Можно сколько угодно повторять себе, что она — лишь жалкая подделка, продажная малолетняя сука и не состоявшаяся убийца. Это не отменит того, что я хочу с ней сделать и сделаю прежде, чем оборву ее никчемную жизнь. Маленькая дрянь обманом влезла в мою жизнь, испоганив чистый образ Эмили, покрыв его трещинами и мутной пеленой. Не знаю, как она это сделала, но глядя на Тею, я больше не вижу свою Ми. Даже, когда называю Алатею ее именем, за что ненавижу еще сильнее.