Без семи праведников...
Шрифт:
Грациано поднял плачущую женщину, заметив, что растрёпанная куколка и впрямь весьма хороша собой. Негодяй порвал на ней платье и белье, и девица тщетно пыталась прикрыть грудь. Песте узнал Камиллу Монтеорфано и попытался успокоить напуганную девицу. Этими минутами воспользовался насильник: прикрыв лицо плащом, мерзавец удрал. Девица же вместо того, чтобы поблагодарить Чуму за спасение, зарыдала и ринулась к себе.
С того дня на двери синьорины появился лишний замок, она неизменно носила при себе нож, а в замке побывал епископ Нардуччи. Он час беседовал с герцогом, после чего последний публично обронил, что при обнаружении виновного — тот будет повешен без суда и следствия. Песте же, встретив Камиллу, поинтересовался, что за негодяй напал на неё? Она не узнала его? Девица обожгла его гневным взором и, не удостоив ответом, убежала. С тех пор, встречая шута в замке, неизменно молчала и отворачивалась. Каково, а?
Сейчас шут окинул девицу неприязненным взглядом и прошёл вверх по ступеням. На верхней резко обернулся и увидел, как синьорина поспешно, ни разу не взглянув на него, завернула в покои герцогини. Чума нахмурился и тут заприметил на площадке у башни Повешенной нескольких мужчин.
Это были «перипатетики» — придворные, слывшие «философами», любящие порассуждать о всякой всячине, собиравшиеся там каждую неделю. Сегодня здесь на несколько часов, что оставались до вечернего приёма у герцога, сошлись сенешаль Антонио Фаттинанти и хранитель печати Наталио Валерани, которых читатель уже видел за городом, а также каноник замка Дженнаро Альбани и главный лесничий Ладзаро Альмереджи. Тут же был и малоприметный секретарь его светлости Григорио Джиральди, редко бывавший на дебатах. Песте тоже нечасто участвовал в философских прениях, но его приход никого не удивил. Сам же Чума, заметив среди пятерых дебатирующих двоих людей подеста, задался вопросом, не ими ли и инспирирован разговор? Ведь отравитель так и найден. Он прислушался. Увы, беседа шла об искусстве.
Григорио Джиральди высказывался веско и аргументировано.
— Сегодня мы приходим к новому пониманию древних истин. Мы, наконец, разглядели Бога в мире! Бог во всем — в красоте природы, в силе энергичного мужского тела и изящных очертаниях женской фигуры. Раньше иконописец мало интересовался пропорциями человеческого тела, для него тело было только носителем Духа, но понимал ли он, что женское обнажённое тело тоже символизирует Бога? Нет! У него было только убогое понимание человека как образа Божия, тленного подобия вечного мира. В традиционном жалком понимании человек — греховное существо, обязанное своей временной земной жизнью доказать право на жизнь вечную, все свои помыслы посвятив Богу. На смену этим примитивным представлениям приходит новое видение, личность человека становится средоточием и целью всякого познания!
Чума против воли усмехнулся, и оказалось, что его усмешка была замечена говорящим.
— Вы смеётесь, мессир ди Грандони? — надо заметить, что секретарь герцога был довольно высокого мнения об уме шута, к тому же знал, что тот — любимец его светлости.
— Ну что вы, Григорио, — тут шут заметил, как у парапета за колонной появился Портофино, который, видимо, намеревался дождаться здесь прибытия епископа. — Я просто полагаю, что убогое понимание человека, как образа Божия, должно смениться не только пониманием красоты женского тела — мышление с глубочайшим духовным бесстрашием должно устремиться глубже и дальше — к высочайшей цели! Надо преодолеть былую аскетическую скованность мышления и смело проникнуть мыслью в сакральные глубины подлинного венца творения — в глубины заднего прохода!
Философы расхохотались. Ладзаро Альмереджи, шпион начальника тайной службы, едва не свалился со стула.
— Ну, эти глубины я измерял.
— И как? — с живым интересом осведомился шут.
— Сам я, — притворной скромностью заметил мессир Альмереджи, — отличаюсь, как свидетельствует банное сравнение, достаточно значительным средством для исследований. — Песте кивнул, он слышал, что мессир Альмереджи одарён на зависть многим прекрасным любовным орудием, — и, тем не менее, мой опыт свидетельствует, что вы, мессир ди Грандони, правы. Мне никогда не удавалось… достать до дна. Колодец бездонен.
Надо сказать, что мессир Альмереджи, несмотря на изрекаемые пошлости, был богатой натурой: весьма склонный к распутству, в коем не знал удержу, он также славился остроумием и добродушием. Шут часто ловил себя на мысли, что перед ним человек, который впустую растрачивает свою одарённость: красавец Ладзаро лучше любого поэта сочинял ядовитые эпиграммы, превосходно пел и великолепно танцевал, а уж в умении выследить дичь на охоте ему и вовсе не было равных. Был он известен и по военным компаниям, где показал себя опытнейшим лазутчиком. Песте иногда вышучивал похотливость Ладзарино, но тот встречал все инвективы шута с кроткой незлобивостью, видя в упрёках его разврату свидетельство своей мужской силы. Сам он симпатизировал шуту и порой пел с ним на вечеринках дуэтом: чистый тенор Ладзарино превосходно оттенял мягкий баритон Грациано.
Сейчас Чума согласился с его непристойным аргументом.
— Что же, ещё Сократ свидетельствовал, что познание беспредельно, по его мнению, сколько не познавай даже такой близкий объект, как собственную натуру, исход познания явит лишь тщету этих усилий. И всё же Бога, на мой взгляд, гораздо умнее искать… — шут несколько раз сморгнул, — в собственном сердце и в Небесах. Но это, конечно же, мнение штатного дурака. Нынешние же мудрецы, ищущие Его в тайных женских отверстиях и в заднем проходе… — шут сделал вид, что задумался. — Нет, я не возражаю, может, они что-то там и найдут… Но что?
Хранитель печати Наталио Валерани скривился и проронил что-то о пошляках, которые умеют затрепать любую высокую тему, а Антонио Фаттинанти заметил, что бездонная глубина заднего прохода не должна закрывать человеку глаза на бездны человеческого духа, в коем — оправдание безграничной абсолютизации человека.
Но тут в разговор вмешался каноник Дженнаро Альбани.
— Когда-то в раю люди захотели, чтобы их статус в мире определялся не свободным развитием духа, а съеденными плодами, делающими их «яко бози». А в нынешние бесовские времена они просто мнят себя «богами» без всяких яблок, провозглашают себя мерой всех вещей и не считают себя обязанными вслушиваться в слова Господни. Но Бог поругаем не бывает!
— Ну, полно, Ринуччо, — Валерани был настроен благодушно. — Все мы понимаем, что вы заинтересованы в сохранении вековых заблуждений, но ничего не попишешь, пришли новые времена. Сегодня основанием новой религии должна стать наука — и мы познаем все тайны Бога и человека, смело шагнув за запретное! Наша эпоха преобразовала не жизнь, но умы, не реальность, а воображение!
Его поддержал и Джиральди.
— Это новые пути…
Альбани вздохнул.
— Это новые яблочки дьяволова сада. Ох уж эти исследователи! Содрогаясь в непристойной радости Хама, подсмотревшего наготу родного отца, вместо сакрального преклонения перед тайной жизни они являют нам похотливое любопытство сладострастных циников, вместо священнического предстояния святыне мира — жадную алчбу всех земных благ…
Наталио ядовито вскинулся.
— Что-то я не замечал, чтобы вы отказывались от земных благ, Ринуччо.
К беседующим «философам» тихо подошёл Аурелиано Портофино и молча присел рядом с Чумой. Он слышал весь разговор.
Альбани вздохнул.
— Господь не требует отказа от земных благ, Наталио, но просит лишь Его искать. Остальное прикладывается.
Наталио Валерани язвительно ответил, что если мессиру Альбани от рождения приложились несколько тысяч в звонкой монете, то ему и вправду нет оснований хулить Господа. Но зачем же отрицать право человека на земные блага?