Без семи праведников...
Шрифт:
— Как зачем? — брови Чумы взлетели вверх, за ними поднялись и плечи. — Это же очевидно. Если некий опус рассматривается инквизицией на предмет пристойности, это, понятное дело, увеличивает круг любознательных читателей этой галиматьи по меньшей мере втрое. Лелио узнал об этом, страшно изумился, он и не слышал о таком, раздобыл текст, как раз, помню, ночевал у меня, полночи то зевал над ним, едва не вывихнув челюсть, то скрипел зубами, поминая ад и его хозяина. Назавтра, осатанев от ахинеи, во всеуслышание мстительно обронил лжецу, что мечтать о запрете этого хилого опуса ему глупо — напротив, он, Портофино, намерен издать указ Трибунала, предписывающий всем жителям города покупать его и использовать для подтирки в нужнике или на растопку камина. Третьего способа употребления этого произведения он-де не видит. Так бесстыдно использовать авторитет Священного Трибунала! — Шут укоризненно покачал головой.
Альдобрандо улыбнулся. Внизу к Фаверо подошёл лысый дородный мужчина с небольшой бородой. Он оказался астрологом Пьетро Дальбено.
— Синьор Дальбено утверждает, — сообщил шут, — что всё в мире взаимосвязано, и то, что делается на небе, сходно с тем, что происходит на земле. Он также уверяет, что умеет выслеживать эти связи. Мне эта взаимосвязь всего со всем представляется спорной. То, что некий шарлатан-астролог месяц назад во Флоренции был пойман разъярённым мужем у супруги, выпорот и изнасилован, — этот прискорбный факт, безусловно, связан с тем, что мы сегодня имеем счастье лицезреть синьора Пьетро в Урбино. Это причина и следствие, но каким образом его осквернённая задница связана с тем, что я вчера выпил пару бокалов винца с вами и мессиром Портофино? Уверяю вас, никакой связи тут нет. Да, крик петуха предшествует рассвету, но является ли он его причиной? — Шут недоверчиво покачал головой. — Лелио говорит, что каузальная детерминация есть частный случай причинности. Но откуда берутся причины? Это вопрос непростой, но думать, что я обязан радостью лицезрения синьора Дальбено — влиянию далёких звёзд? Это чересчур даже для казуальной детерминации.
Граф заметил, что, хоть комментарий шута по адресу астролога был всего лишь насмешливым, взгляд, которым Чума смерил Дальбено, был исполнен нешуточной неприязни, даже ненависти.
Тут глаз Даноли неожиданно отдохнул на девице, стоявшей у камина в платье с голубым лифом и украшениями из сапфиров. Осанка её была царственна, фигура величественна, глаза опушены длинными ресницами, но лицо сурово и непреклонно. Шут представил её неожиданно уважительно, без излишних подробностей. «Гаэтана ди Фаттинанти, сестра нашего сенешаля. Фрейлина герцогини. Нрава девица весьма сурового». Даноли показалось, что вокруг чела девушки струится жёлто-золотое сияние, но понял, что это игра теней. Он заметил, что временами фрейлина бросала недобрый взгляд в сторону мужчин, особенно недоброжелательно оглядывая хохочущего белозубого красавца лет тридцати пяти с туманными миндалевидными глазами на смуглом лице, чем-то похожего на невинно убиенного Джулиано Медичи, рядом с красавцем стоял сильно лысеющий тип лет сорока. Даноли спросил у шута, кто эти придворные?
Песте с готовностью отозвался.
— Тот, что смеётся — мессир Ладзаро Альмереджи, наш главный лесничий, а лысоватый тип в чёрном плаще — мессир Пьетро Альбани, главный ловчий. Наш общий знакомый, мессир Портофино, зовёт Ладзаро потаскуном и прохвостом, но при дворе Альмереджи слывёт галантным кавалером и душкой.
— А мессир Альбани?
— Портофино плюётся, слыша его имя. Пьетро, в отличие от холостяка Альмереджи, когда-то был женат. Однако, несмотря на распутство, жену он, видимо, пленить не сумел и, застав её с любовником, убил последнего, а потом принудил изменницу в течение нескольких ночей спать рядом с окровавленным, зловонным мёртвым телом в подвале, где несчастная задохнулась от запаха разложения. Пять же лет назад мессир Альбани погубил весьма достойную даму, в которую влюбился. Она решительно отвергала его домогательства, он пообещал обесчестить её, и как настоящий мужчина — слово сдержал. Пьетро всюду похвалялся мнимой победой, распространялся перед приятелями об интимных достоинствах дамы. Потом поздно вечером заявился в спальню к этой особе, закутавшись в плащ, нарочито попавшись на глаза домашним, в итоге дворецкий подстерёг кавалера и доложил мужу, который принялся искать любовника и, не найдя его, надавал пощёчин жене, а после, подстрекаемый тем же дворецким, схватил кинжал да и прикончил несчастную. Пьетро назвал это «bella vendetta». Этим дело не ограничилось. Около года тому назад мессир Пьетро совратил юную фрейлину Катарину Баланти и обрюхатил её, пользуясь тем, что у девицы не было ни влиятельной родни, ни житейской опытности. Альбани при этом ославил её, уверяя всех, что та дарила своей благосклонностью не только его, но даже его конюха и лакея. Это поведение изумило даже мессира Альмереджи, но в придворных же кругах этот случай только упрочил славу мессира Альбани, как завзятого сердцееда.
После этого пространного рассказа Альдобрандо посмотрел на мессира Альбани куда внимательней.
— Господи, если подобная мерзость изумила даже мессира Альмереджи… то что же представляет собой он сам?
— Я же сказал, — чуть не хохоча, ответил наглый гаер, — галантный кавалер и душка. Что до его изумления — оно просто въявь тогда проступило, а я-то думал, что Ладзарино ничем не удивишь. Кстати, последний подвиг Пьетро возмутил и Дона Франческо Марию, он пригрозил, что при повторении подобного ловчий лишится должности. Кое-что добавил и д'Альвелла… О, — неожиданно прервал себя Песте, — клирики пожаловали…
В зал действительно вошёл человек в лиловом епископском облачении, с округлым и всё ещё, несмотря на преклонные годы, приятным лицом. Губы его были растянуты в улыбке, но глядя в его быстро окинувшие зал серьёзные глаза, Альдобрандо усомнился, что он улыбается. «Его преосвященство Джакомо Нардуччи, главный раздатчик милостыни Урбино», представил епископа шут.
По обе стороны от епископа шли молодые мужчины. Одного из них Альдобрандо уже знал — это был Флавио Соларентани. Сегодня на лице его не было следов бессонницы, как в день дуэли. Второй, миловидный светловолосый человек лет тридцати пяти, выделялся печальными светло-карими глазами. Песте назвал его каноником Дженнаро Альбани, старшим братцем главного ловчего Пьетро. Альдобрандо сначала удивился, что старший брат выглядит моложе младшего, а потом изумился ещё одному странному обстоятельству: каноник, как ему вдруг показалось, стоял на воздухе, не касаясь ногами земли. Даноли несколько раз сморгнул и видение пропало. Теперь под ногами Альбани проступили плиты пола. Следом за ними вошел еще один клирик, который снова оказался их знакомым — инквизитором Аурелиано Портофино, чьи глаза-арбалеты мгновенно высмотрели их у перил балюстрады. Он поднял руку, салютуя шуту.
Даноли и Песте спустились вниз, и шут сразу направился к Портофино.
— Дураков тянет к интеллектуалам, как кошек к огню, дорогой Аурелиано, — кривляясь, промурлыкал Грандони, — но, говорят, глупость и мудрость с такой же лёгкостью передаются, как и заразные болезни. Зарази же меня мудростью своею, Аурелиано, поведай, чему обязаны мы визитом столь выдающихся представителей нашей Матери-Церкви? Не умер ли Лютер? Здоров ли Его Святейшество?
— Мир, застрявший между ересью, чумой и сифилисом, пока неизменен и статичен, дорогой друг, — спокойно обронил Портофино.
— А раньше, я слышал, он стоял на трёх китах, — изумился Песте. — Ну что ж, эти новые опоры представляются мне довольно устойчивыми, и, значит, прежде чем на землю спустится первый всадник Апокалипсиса, у нас ещё есть надежда выпить стаканчик-другой доброго вина?
— Есть все основания рассчитывать на это, — подтвердил Портофино, многозначительно улыбнувшись.
Глаза инквизитора искрились. Здесь, при большем и лучшем освещении Альдобрандо заметил, что они необычного оттенка ледяного синего, похожего на осколки лазурита. Сейчас инквизитор напоминал римского патриция, и для полного сходства с сенатором ему не хватало только алой тоги и лаврового венка на волосах. Грациано же по-прежнему кривлялся, приветствуя теперь епископа, который бросил на гаера долгий взгляд и неожиданно проронил:
— Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её, — епископ, как заметил Даноли, смотрел на шута с явной симпатией.
Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, испуганно заморгал и вобрал голову в плечи.
— Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка — озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину.
— Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.
— Это ужасно, ваше преосвященство! — потешно заверещал шут, завертевшись волчком, — если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это означает, у вас… слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы — обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов.