Без семи праведников...
Шрифт:
— Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? — с любопытством осведомился Портофино.
— Я подозреваю, что он скрывает слишком большой ум.
Песте состроил уморительную рожу — глумливую и растерянную одновременно.
— Помилуйте, епископ! Умственное достоинство, в отличие от мужского, свои преимущества не выпячивает. Что ж мне, в гульфик мозги засунуть? Никто не оценит, уверяю вас. Да и окажется ли размер достаточно впечатляющим, чтобы потрясти воображение наших дам? Может ли вообще потрясти их воображение что-нибудь, кроме полена? — проронил шут, заметив входящую донну Черубину Верджилези, статс-даму, вечную мишень своих ядовитых острот. Но, высказав последнюю пакостную двусмысленность, гаер снова обратился к епископу. — Но в чём-то ваше преосвященство
Епископ ухмыльнулся, Портофино делано замахнулся на кривляющегося паяца, Соларентани вздохнул.
— Я не понимаю, что вы тут несёте, синьор буффон, — донна Верджилези, задетая дурацкой репликой Песте, смотрела на него негодующими глазами.
Песте кивнул.
— Немудрено, донна. Есть два рода глупости: не понимать того, что понятно всем, и — понимать то, чего не должен понимать никто. Впрочем, когда исчерпаны все варианты глупости, женщину обычно осеняют новые, ибо если земля — ограничена пределами суши, мироздание — бездной мрака, то женская глупость — не ограничена ничем, она безгранична и беспредельна. Наши дамы даже молчать иногда умудряются по-дурацки, — задумчиво добавил он. — Но в данном случае причина вашего непонимания, донна, боюсь, лежит за гранью моего понимания. Могу лишь, подражая его преосвященству, подозревать, что если женщина не понимает меня… значит, — наглый гаер почесал в затылке, — значит, я ненароком обронил что-то умное. — Шут едва ли не хохотал фрейлине в лицо. — Сердиться не следует, что же поделать, такая беда с любым дураком случиться может. Если же это грех, ну, мессир Портофино облечён саном… Хорошо иметь в друзьях клириков, — подмигнул нахальный кривляка Портофино, — это любому дураку ясно: своей апостольской властью они отпустят твои прегрешения. Сколько раз я впадал в заблуждение — и был прощаем, неужели же впасть в Истину намного страшнее? Неужто этот грех равен хуле на Духа Святого, Аурелиано?
— Причём тут полено? — донна бесновалась, — вы о чём?
Шут с готовностью уточнил.
— Жердина, леденец, коряга, столб, рычаг, дубина, шомпол орудийный, полено и копье, оглобля, пушка, ствол — чарует дам набор хрестоматийный. Но почему-то эскулап дворцовый Все эти словеса, мне не в пример, Научно обозвал единым словом «хер» Но я забыл его, паскудный лицемер…Песте схватил стул и уселся, перекинув ногу на ногу.
— Кстати, как в этой связи не вспомнить одну набожную особу? — шут фиглярствовал от души, — которая спросила у несчастного, освобождённого из турецкого рабства, как там поступают с пленницами? «Увы, сударыня, — ответил он, — они им делают… это самое, пока те не отдадут Богу душу». «Как бы я хотела, — откликнулась донна, — чтобы и мне, по вере моей, был бы уготован такой же мученический конец!»
— Истинные рыцари никогда не злословили женщин, но умирали из-за них, — перебила шута донна Верджилези.
Шут состроил задумчивую мордочку и согласно покивал.
— Да, слышал об этом. Но ведь и я недавно едва не умер из-за женщины! — Спохватился наглый фигляр, вскочил, схватил стул, перевернув его задом наперёд, и снова уселся, обхватил сидение своими длинными ногами, сложил руки на спинке и интригующе сощурился. — Дело в том, что третьего дня одна донна, увидев в своей спальне во время молитвы дьявола, метнула в него… — шут артистично изогнул бровь, — …ммм… один из предметов дамского туалета. Но всё это обреталось в кругу обычной женской придури: дьявол оказался простой летучей мышью, и упомянутая выше деталь, которая, если назвать вещи своими именами, была панталонами, зацепилась за коготки мышиных крыльев. Несчастный испуганный нетопырь, подгоняемый воплями донны, вылетел в коридор, — Песте, кривляясь, изобразил длинными пальцами мельтешение мышиных
— Вы негодяй!! — донна Верджилези взвизгнула так, что всем вдруг стало понятно: шут повествует не выдуманную, но подлинную историю — и как раз о ней. Промолчи дурочка — можно было бы предположить, что наглец просто валяет дурака, но столь бурное проявление чувств выдало донну с головой.
Впрочем, некоторые, например, Альмереджи и Портофино, похоже, знали об этом и раньше, ибо оба едва сдерживали хохот, при этом мессир Альмереджи яростно закусил губу и отвернулся. Альдобрандо отметил, что лицо величавой Гаэтаны Фаттинанти тоже оттаяло, она рассмеялась — зло и откровенно, но сам он не смеялся — донна Верджилези почему-то показалась ему хоть и глупой, но очень несчастной особой.
— Могли бы, Песте, — прозвучал из-за плеча епископа сдавленный голос Ладзаро Альмереджи, почему-то пытавшегося выглядеть суровым, — и помочь донне.
— Я и помог, Ладзарино, — с готовностью отозвался шут. — Когда она поняла, что швабра ей не поможет, ибо коротка, она бросила её и побежала за метлой, я же, увидев, что нетопырь улетел, а панталоны висят на люстре, взял арбалет и метко сбил их. Но когда я, как мужественный Роланд, герой великого Ариосто, соорудив орифламму из швабры и искомого предмета, принёс свой трофей синьоре, услышал, что я бесстыжий негодяй и срамной повеса! Вот и совершай подвиги ради дам! Тебя же вместо награды — обольют помоями!
— Песте, умоляю, не говори о женщинах, — за спиной епископа раздался тихий, властный и насмешливый голос герцога Франческо Мария, он неожиданно вышел из боковых дверей, где уже несколько минут слушал шутовские эскапады Песте. История о панталонах и для него новой не была: третьего дня он сам полчаса хохотал, глядя на шута, шныряющего по коридорам с дурацкой хоругвью.
Все вокруг зашевелились, раскланиваясь, Дон же Франческо Мария склонился за благословением к епископу.
— Ты прав, мой повелитель, поговорим-ка лучше о другом, — заявил Песте, снова оседлав стул, — обсудим перспективы ужина в свете неумолимо приближающегося конца света? Но когда его ждать? Я говорю, естественно, о конце света. О, я вижу там, в углу, наших оракулов. Да, поговорим о том, что готовит нам грядущее. Люди ничему так твёрдо не верят, как тому, о чём меньше всего знают, и никто не выступает с такой самоуверенностью, как сочинители всяких басен — астрологи, предсказатели да хироманты.
Пьетро Дальбено смерил шута недоброжелательным взглядом и высокомерно заметил, что не дуракам судить о законах неба. Песте тут же признал это верным и обронил, что на месте Дальбено он давно бы занялся каким-нибудь более прибыльным ремеслом, например, выпрашивал бы подаяние. «А впрочем, что я говорю, идиот, вы ведь именно этим и занимаетесь…». Дальбено, весьма высоко ценивший свои познания, прошипел, что шут ещё заплатит за свои слова, а Чума выразил удивление, почему это люди, нечувствительные к порке, так легко обижаются именно на слова? Но Дальбено, которого на миг бросило в краску, ибо слова шута подлинно отражали один из эпизодов его бурной жизни, ничего не ответил. Это молчание не было доказательством смирения, но удостоверяло в том, что синьор Пьетро всё же гораздо умнее донны Черубины.
Тут в разговор вмешался герцог.
— Песте, если ты не доверяешь астрологу, может, тогда сам предскажешь, что будет происходить в нашем подлунном мире нынешним летом?
Чума с важностью кивнул.
— Конечно, мой герцог. В Урбино ещё около трёх месяцев будет тепло, к осени, возможно, несколько похолодает, во Франции будет наводнение или засуха, а в Египте и Иерусалиме очень вероятна жара. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что на Альбионе часто будет туманно и дождливо. Более точный прогноз пока сделать трудно. Но я заметил, повелитель, что при прогнозировании уже состоявшихся событий уровень их точности возрастает! Так Чекко д'Асколи самым кощунственным образом рассчитал по звёздам Рождество Христа и вывел из него его крестную смерть. Что значит знание законов неба! Правда, по этой причине сам он умер во Флоренции на костре. Видимо, звезды не предупредили его об опасности составления дурацких гороскопов…