Без семи праведников...

Михайлова Ольга Николаевна

Даноли пригубил вино, оно оказалось превосходным и он, думая о своём, не заметил, как неприметно охмелел. Пиршественный зал медленно поплыл у него пред глазами, лица искажались и перекашивались. В ушах снова призраки снова прошипели мерзкие слова о дурной крови…

А за герцогским столом Портофино тем временем поинтересовался у Песте, удалось ли ему утереть нос Луиджи, объяснив сотрапезникам, что неделю назад шут поспорил со своим домоправителем, что сам приготовит пирог с вином и орехами. Шут пояснил, что ему помешали греховные сомнения и недостаток веры. Он взял сахар, муку и яблоки, горсть орехов, яйца, масло, лимон и бутылку Бароло. Все по рецепту. Но, увы, прежде чем начать месить тесто, он усомнился в качестве

вина и попробовал его. Стаканчик, не больше. Оно оказалось отменным. Он высыпал в миску сахар, но тут снова усомнился в вине — да, это Бароло, но действительно ли двадцатилетнее? Он попробовал его снова — ещё стаканчик. Пожалуй, в лавке папаши Тонино его не провели. Да, двадцатилетнее. Он разбил в миску яйца и тут его снова одолели сомнения — подлинно ли это вино, как не раз говаривал Дон Франческо Мария, «в одном лишь глотке содержит теплоту пьемонтского солнца, лазурь небес и сокровенные истины Евангелия»? Чтобы в полной мере понять это, он, Песте, осушил ещё пару стаканов…

— А потом? — поинтересовался Дон Франческо Мария, насмешливо направляя на шута глаза, обрамлённые выпуклыми веками.

…Потом он закусил орехами и яблоками, кои накрошил во взбитые с сахаром яйца, поставил муку на полку, допил вино, наплевал на пирог и пошёл спать, лишний раз убедившись в старой истине: чтобы правильно приготовить яичницу, мало быть одарённым кулинаром и стоять у хорошо нагретой плиты с умной поваренной книгой. Нужны ещё Божья помощь и возвышенный склад ума… да и яйца лишними не будут.

Инноченцо Бонелло, главный повар, старый приятель шута, озабоченно поинтересовался, удался ли каплун?

— Не могу сказать, что каплун был очень вкусный, дорогой Инноченцо, — жуя, ответил шут, — эта фраза слишком напоминает некролог, а кто же верит всей той ерунде, что говорится над покойниками? Поговорим о живых. Можно научиться стихосложению, выучить дюжину языков и постичь тайны земли и неба, тут, ясное дело, большого ума не требуется, но хорошо жарить каплуна — это искусство! Не будь таких гениев кулинарии, как ты, жестокость жизни в эти бесовские времена была бы просто невыносима. — Шут артистично обглодал косточку и поднял бокал. — Твоё здоровье, Бонелло!

Потом заговорили об охоте, и Чума поведал герцогу, инквизитору и главному лесничему, как однажды, охотясь на куропаток, напоролся на волчью стаю. «Кинулся я к дереву, влез на сук, а волки подо мной так и прыгают, так и прыгают. Целая дюжина, глаза горят… И вдруг сук подо мной — трррах! — и подломился. Падаю я прямо на волков…»

— И что же? — с нескрываемым скепсисом полюбопытствовал Ладзаро Альмереджи. Он прекрасно знал, чем чревата встреча с волчьей стаей. Песте с непередаваемой грустью развёл руками, словно изумляясь его недоумению.

— Ну, конечно же, разорвали в клочья, Ладзарино. А ты чего ждал?

Отхохотав, Дон Франческо Мария рассказал, как, будучи в Мантуе, был приглашён на охоту на зайцев и по окончании травли единогласно провозглашён королём стрелков. Он один меткими выстрелами из арбалета застрелил тридцать зайцев. «До сих пор не понимаю, как я это сделал, — скромно заметил герцог. — В моем колчане было только десять стрел».

Главный лесничий заметил про шута, что тот безжалостный охотник. В прошлый раз, когда на герцогской охоте были фрейлины, все мужчины забыли про выстрелы, красуясь перед дамами, и только шут настрелял дюжину уток. Дамы же, когда мессир Грандони едва донёс свою добычу, сказали, что у него нет сердца, — наябедничал лесничий.

— Сердце у него есть, — вступился за дружка инквизитор, — ведь подбирая убитых уток, он едва не рыдал. По крайней мере, на его глазах были слезы, я сам видел.

— Слезы на его глазах выступили позже, когда он смолил утку над костром, и дым попал ему в глаза, — уточнил герцог.

— Нет, ваша светлость, я оплакивал их, — с неописуемым выражением на глумливой

физиономии заверил герцога Песте.

Трапеза меж тем завершалась, Даноли оглядывал стол, слушая краем уха рецепт, которым Песте за герцогским столом делился с инквизитором. «Чтобы приготовить рагу из зайца, Аурелиано, — оживлённо повествовал наглый гаер, — надо взять масло, шпик, морковь, лавровый лист, чёрный перец горошком, три дольки чеснока, соль, десяток трюфелей и фунт кошатины…» Выслушал он и приговор главы урбинского Священного трибунала: «Ты совершенно не умеешь готовить, Чума…» и дерзкую апелляцию нахала: «Вздор! Никто вкуснее меня не режет ветчину!»

Заметил Альдобрандо и Флавио Соларентани, тот был сумрачен и неразговорчив. Причём мрачность его усугублялась, когда он ненароком ловил на себе взгляд Портофино с герцогского стола — ядовито-насмешливый и высокомерно-презрительный. Песте же поглядывал на Соларентани безмятежно и умилённо, словно доктор философии — на глупого котёнка. Самого Чуму пожирала плотоядным и хищным взором Бьянка Белончини, Черубина же Верджилези бросала на него взгляды, исполненные ненависти. Мужчины вяло пережёвывали десерт, искоса поглядывали на женщин. Тристано д'Альвелла внимательно смотрел на самого Альдобрандо Даноли и, заметив, что граф поймал его взгляд, не отвёл глаза, а по-прежнему глядел на него странно пристально и сосредоточенно.

В ушах Альдобрандо снова и снова змеиные голоса нечисти шипели непонятные слова о заражённой, гнилой крови, но где было в этом путаном круговороте, в калейдоскопическом мелькании почти неразличимых лиц понять, о чём идёт речь?

Тем временем за герцогским столом шут, давно наевшийся, теперь препирался с герцогом и своим дружком Портофино. Первый утверждал, что шут часто нарушает основы веры и, вообще, недоверчив и скептичен, а Аурелиано считал, что Чума, наоборот, часто верит досужим вымыслам. Песте заявил, что он, действительно, существо на редкость сложное, противоречивое и многогранное и, взяв висящую на стуле гитару, ударил по струнам, заявив, что споёт старинную испанскую песню, которая пояснит присутствующим степень его веры и еретических сомнений. И тут же запел, глумливо кривляясь, как ярмарочный арлекин.

— Что женился бездельник на красотке без денег, — я, пожалуй, поверю… что не пустит он смело красоту её в дело, — а вот это уж ересь…

Даноли заметил, что полная особа в алой симаре метнула на гаере злобный взгляд и звонко стукнула ножом о край серебрянного подноса. Но Чума, хоть и видел это, ничуть не смутясь, продолжал драть глотку:

Что к красавице ночью залетел ангелочек, — Это дивное чудо. Что девица, надута, не брюхата от блуда, — в это верить не буду.

Потом бесстыжий гаер завёл глаза пол потолок, и опустил их на синьора Фаверо.

И что куплена степень профессором неким, — в этом не усомнюсь, что диплом золочённый производит учёных, — вот над этим — смеюсь.

Мерзкий кривляка оглядел дальний стол, где сидели интендант, ключник, кастелян и Тиберио Комини, и допел, изгаляясь, последний куплет.

Что юнец пять дукатов не считает за трату, — Ну, пожалуй, что да… Что на зад его гладкий ганимеды не падки, — Ну, так то ерунда…