Безликое воинство
Шрифт:
После прибытия и знакомства нас - не знаю, как точно сказать - доставили? Переправили? В общем, мы оказались в своих личных покоях. Как мне и рассказывал мой высокочтимый наставник, в Чертогах нет какой-то постоянной планировки помещений, их взаиморасположение и сами они постоянно меняются, приспосабливаясь под сиюминутные нужды своих жителей. Так же было и тогда: едва покинув "Тай-Та", мы пересекли какую-то прозрачную галерею, с которой могли обозреть большой зал со множеством гостей (это специально нам показали), а после галереи попали сразу каждый в свои покои. Местные двери по большей части не открываются, а просто исчезают, но есть и красивые двустворчатые двери, которые распахиваются плавно и бесшумно при вашем приближении, или остаются закрытыми, что означает, что путь тудадля вас нежелателен. Впрочем, как оказалось, и такие двери не затворены на замки и каждый желающий, если очень ему приспичит нарушить этикет, сможет проникнуть за них, и не будет никак наказан. Но если тебя ведут или ты точно знаешь, куда тебе надо - ты попадаешь туда сразу, без всяких ощущений и эффектов. Просто был в одно месте и так легко, сделав всего десяток-другой шагов, очутился и другом, в которое и стремился попасть. Как делается это волшебство - я не могу себе вообразить.
В покоях я ожидала увидеть роскошь, может быть необычную,
Я расчесалась - мои волосы оказались не спутанными, расчесались удивительно легко!
– и потом долго стояла перед зеркальными стенами (ещё одно приятное удобство!), наслаждаясь свежестью. На Гее, живя ещё с родителями и братиком, я не придавала таким вещам слишком уж большого значения, следила за собой как и все. А вот в палаистре меня и других учениц готовили, словно жриц любви, и особенно тщательный уход за моим телом был перед отправлением в путешествие в этот мир. При том, что мы получали много мелких травм и очень уставали во время физических упражнений, нам не позволялось иметь никаких сломанных ногтей, никаких волос на теле, кроме тех, что составляют причёску на голове, даже естественный запах тела нужно было не просто оттенять благовониями, а полностью удалять тщательным мытьём кожи и специальными растираниями. Особенно сложно было следить за волосками на бровях - они должны составлять определённую тонкую линию и даже за один выросший за её пределами и найденный придирчивой наставницей, нас строго отчитывали. Наверное, строже нас предупреждали только насчёт воровства. А я в жизни не украла ни рисинки, я даже вора видела только один раз на фотографии в ежедневной газете, и до сих пор мне неприятно вспоминать про этот снимок! Волоски же на теле легко удалялись специальной мазью, и после этого уже почти не росли, но тем труднее было уследить за теми немногими, что всё же прорастали. Я приобрела привычку при каждом удобном случае доставать зеркальце и изучать свои брови в поисках отросших или пропущенных волосков. Но лишь когда я прибыла сюда, я полностью осознала важность такого тщательного и скрупулёзного ухода за нашей внешностью: мы даже при таком тщательном уходе выглядим неряшливыми, неумытыми, неуклюжими дикарями в сравнении с жителями мира Эоры. Просто удивительно, сколько в них доброты и великодушия, что они всё равно воспринимают нас без тени брезгливости, без намёка на высокомерие, и даже с явной симпатией. Хотя, признаюсь, стоящая между нами непреодолимая для меня стена видится мне хотя и кристально прозрачной, но ещё более высокой и непреодолимой.
Мой высокочтимый учитель Рамбун в основном сам искусно следит за собой, особенно за безупречным видом своих бороды и шляпы, хотя в Самбхале при нём было несколько усердных служителей. Мужчинам хотя бы не приходится выщипывать брови...
После купания, расчесавшись, я заплела косы с новыми золотыми лентами, которые были в моём скромном багаже специально для такого случая. После того я оделась в местные одежды. Точнее, эта одна одежда, одевается она разом и как и всё здесь происходит, не очень понятно как: ты просто берёшь её в руки и прикладываешь к себе, а она словно мгновенно наползает на твоё тело. Примерно так же она и снимается: просто начинаешь стягивать её с себя за любое место, желая раздеться. Одежда, надо сказать, выглядит довольно просто, она равномерного белого цвета, но не ослепительно-белая. Она тоже меняется в зависимости от того, что я желаю. Я пожелала пояс с кармашками для своих мелких вещей, и он появился - элегантный и удобный, и как раз такой, что всё прекрасно в него поместилось. И цвет одежды можно менять, но ещё на галерее я заметила, что большинство гостей в зале одеты в белое, и я проявила должную скромность, хотя очень люблю наряжаться в красное и голубое. Ко всему здесь - и к переходам, и к купанию, и к одеванию, и к остальному - сразу же привыкаешь, как будто ты так всегда и жила. Это не удивительно: всё здесь даётся с лёгкостью, здесь постоянно чувствуешь себя ловкой, словно мир Эоры соткан духом благожелательности.
Когда заботливый учитель Рамбун принёс меня в монастырь в Симбхале, я ещё была очень слаба. Он лично отпаивал меня своими эликсирами, но лишь через несколько дней я смогла ненадолго выходить сначала на огромный балкон, а позже и во двор монастыря. Тогда я почувствовала разницу между тем миром, где я родилась и который остался где-то на поверхности, и подземным миром благословенных внутренних земель: наверху осталась суета войны, реки крови и людского горя, а в Симбхале всё словно погружено в вечное умиротворение, дающее твоей душе покой и совсем другое ощущение того, как течёт время. Этот мир, Эора, так же примерно отличается от Симбхалы, как она в свою очередь от мира на поверхности Геи. Я не хочу сказать, что здесь ещё больше умиротворения, здесь всё постоянно в движении и изменении, но этот мир ещё выше по шкале благости: если в Симбхале скорее покой и равновесие, то здесь тебя захватывает тончайшая энергия действия, не дающая усидеть на месте и влекущая к новым далям и высотам.
Одевшись после купания, и перед тем, как начать заполнять свой дневник, я медитировала, сидя прямо посреди комнаты, лицом к прозрачной стене, за которой открывался завораживающий вид на Эору. В палаистре меня научили входить в отрешённое состояние и думать о нужном - о тех людях, что остались в моём прошлом, в том числе о моих близких, о Смутном Куполе и о том, как им питается страшная война... Такова теперь одна из моих обязанностей. И я выполняю её неизменно, хотя она мне горька и тяжела. Я раньше представляла, как выглядит наша Гея с большой высоты, по тем фотографиям и кинофильмам, что снимали из космоса обитатели "орбитальных колёс". Но подо мной теперь была совсем другая планета. Другая планета! Не как сосед Геи вроде Ареса, а почти такая же, как Гея - с океанами, горами и лесами, только совсем другая. Она расположена в "чрезвычайно удалённом мире" - как говорит мой учитель. Хотя,
Моего отца звали Акмар-Вал, Избегающий Удара, он служил в штабе одной из сухопутных армий. В последний раз мы виделись с ним примерно за месяц до начала большой войны, когда небо уже закрыл Смутный Купол. Папа помогал нам собирать вещи для переезда в наш старый дом в гигаполисе Фаор. Тогда уже нередко случались военные столкновения и провокации, и он говорил, что гигаполис отлично защищён, и даже в случае масштабной войны там будет безопасно. Мы с мамой тихо плакали, потому что переживали предстоящее расставание. Братик ещё не мог собрать даже собственные игрушки - он был совсем мал, только и умел тогда, что проситься на горшок, но он уже понимал, что происходит что-то плохое, и периодически начинал реветь, вытирая слёзы кулачками, и сквозь слёзы звать нас - то маму, то папу, то меня. А наш отец, складывая вещи в чемоданы, время от времени отрывался от этого занятия и принимался нас успокаивать, и это иногда действовало: мы все переставали лить слёзыи всхлипывать, но ненадолго. А потом он уехал на юг, а мы с вещами - на север, и больше мы его не видели. Долго никаких сообщений ни от него, ни о нём к нам не поступало, поэтому я надеялась и молила Близнецов, чтобы он был жив и здоров, чтобы оказалось так, что он просто не имеет возможности послать нам весточку. Мудрые люди учат нас, что просьбы к богам должны быть так же разумны, как и искренни, и что они не любят пустых попрошаек. Но разве могла я обидеть их, моля о сохранении жизни собственного отца?..
Так случилось, что по дороге мы попали под ракетный удар - это была одна из предвоенных провокаций Альянса, который уже тогда не брезговал убивать наше мирное население. Боеприпасов взорвалось мало, но они были с какой-то ядовитой смесью. Все мы получили различные ранения, а также заболели от отравления. Мама с братом выздоровели вскоре после переезда в Фаор, а моя болезнь всё не проходила. Потом вроде начала проходить, я почувствовала себя лучше, но вдруг у меня стали отниматься ноги. Меня положили в госпиталь, но на третий день выписали обратно домой. Доктора не могли сказать ничего утешительного: те повреждения, что я получила по дороге в гигаполис, привели к болезни нервной системы, которая со временем только прогрессирует, до тех пор, пока не наступает полный паралич и смерть. Они сказали, что при хорошем питании и постоянном приёме лекарств я могу ещё прожить какое-то время - может быть, год, может быть, даже два. Лекарства, питание - на это у нашей семьи тогда не было средств, и надо ли объяснять, в каком мы были в отчаянии. Ардуг не присылает беды по одной: едва мы успели осознать это несчастье, как в наш дом постучался офицер, который принёс нам трагическую весть о нашем отце. Официальная бумага извещала, что Акмар-Вал погиб геройской смертью. Моя мама в тот день стала совсем другой: её, жизнерадостную и энергичную женщину, на которую заглядывались мужчины и которой никто не дал бы больше 20 лет от роду, словно саму накрыла тень смерти: волосы мамы поседели, она стала сутулится, лицо её пересекли морщины и складки. Как будто она хотела забрать лишь одной себе всю горечь пролившихся на нас несчастий. Разгоралась война, начались проблемы со снабжением гигаполиса продуктами и лекарствами, и наше положение стало совсем безнадёжным. Но в Фаоре жили наши родственники, некоторые занимали высокие посты и имели изрядный достаток - узнав о нашем положении, они решили поддержать нашу семью. И вскоре я получила необходимые мне лекарства и питание, кроме того, они также отремонтировали наш старый дом и оказывали всю возможную моральную поддержку. Пусть все благословения снизойдут на вас за это, дядюшка Дишмук, тётушка Малати, и все остальные любящие нас родные люди!
Тем не менее, я ясно понимала, что умираю, об этом не давали забыть и боль, особенно донимавшая ночами, и моя физическая немощь, которые возрастали день ото дня. Невозможно описать все муки, и душевные, и физические, что мне пришлось тогда претерпеть.
Много раз я хотела свести счёты с жизнью. Как мне тогда казалось, у меня или не хватало духу, или - однажды - доза опия оказалась не смертельной. Я лишь провела много дней в больнице, сгорая под укоряющими взглядами персонала и стыдясь сочувствия своих родных. Лишь мой мудрейший наставник смог объяснить мне, что дух мой был достаточно силён, но так просто расстаться с жизнью по собственной воле нельзя. Что на самом деле я несколько раз накладывала на себя руки, только я этого не помню. Всякий раз, когда я делала это, моя душа возвращалась к тому моменту, когда я колебалась принять роковое решение. Я не помню этого, потому что наша память помнит лишь прошлое. Так странно, но справедливо устроен мир: нужно пройти весь свой земной путь, порой проходить его по многу раз, пока дух твой не достигнет просветления, и только тогда он покинет эту жизнь навсегда, чтобы стать свободным. Величайшая удача и благо, если добрый имудрый наставник сопровождает тебя на этом пути. И когда я в очередной раз вспоминаю, какими благодеяниями добрейший учитель Рамбун одарил свою скромнейшую ученицу, моё сердце наполняется чувством благодарности и признательности к нему!
В последнее время, живя в старом доме родителей, я уже совсем не могла ходить и обычно сидела в большом кресле у окна. Добрая тётушка Малати, двоюродная сестра моей мамы, каждые выходные приходила к нам в гости и приносила всякие интересные книги для меня; удивительно, но они так же помогают забыть о боли, как и лекарства. Я читала каждую книгу обычно по два раза, а некоторые места учила наизусть. В том кресле у окна я перечитала, наверное, добрую половину той публичной библиотеки, которой заведовала тётя Малати. И ещё я подолгу смотрела на улицу. Наша улица маленькая, на ней не было никаких движущихся тротуаров и транспортных линий, ездили по ней только велосипеды и мотоколяски. На другой её стороне были видны фасады двух и трёхэтажных домиков, нижние этажи которых скрывали густые палисадники, а за фасадами пестрели многочисленные крыши других таких же домиков - так до самой электростанции, огромные башни-трубы которой можно было увидеть за много кварталов, особенно когда ветер разгонял городской смог. День за днём менялась погода, и я чувствовала, как моё время утекает и сезоны за окном в последний раз сменяются для меня. Я наблюдала, как по утрам люди бодро и с серьёзными лицами спешили из дома, кто на работу, кто на учёбу, а вечером взрослые выглядели уставшими, а дети наоборот, так, словно избавились наконец от тяжкой ноши, и все они тоже спешили - на этот раз по своим домам. В праздник или выходной день всё менялось: многие горожане уже не торопясь, парами или семьями, или небольшими весёлыми компаниями, проходили по нашей улице в общественные места, где люди обычно развлекаются или просто приятно проводят время. Они улыбались и смеялись. Хотя были, конечно, и те, кто спешил с серьёзным лицом - ведь война всё-таки, и далеко не у всех бывают свободные для отдыха дни.