Библиотекарша
Шрифт:
– Смотри, накличешь, - Ника взяла у нее сумку, - да только толку мало от всей этой крутой аппаратуры, эти заграждения любой малолетний дебил перепрыгнуть может. Пока еще так только студенты балуются, охота им крутизну показать, а если завтра их примеру последует более серьезный парень с менее безобидными намерениями?..
– Ну тебя, - поморщилась Лиля, - опять нагнетаешь. Я так и поездов бояться начну.
– Забей. Думаю, сотрудники вокзалов думают так же, как и я, и позаботятся о том, чтобы улучшить терминалы так, чтобы их нельзя было перепрыгнуть.
Они вышли в город. Снаружи здание вокзала было забрано строительными лесами.
– Отпуск!
– Ника блаженно прикрыла глаза, - первый за два года!
– она закурила и перебросила зажигалку Лиле.
– Как же я вымоталась!
– Ну и как твоя подработка?
– Ты же
– Да, читала, но что ты скажешь?
– А что тут скажешь, - Ника поморщилась.
– конечно, зарплата у них хорошая; льготы, соцпакет, но я скорее предпочла бы шпалы укладывать. Если ты не толстокожая, если тебе не все пофиг, там тяжело будет. Люди там работают разные: одни панцирем обросли и даже удовольствие получают от своей службы, а другие все-таки людьми остаются. Одни - человечные, отзывчивые, другие - сволочи, относятся к "контингенту", как к скоту. И среди "постояльцев" всякие попадаются. Одних жалко, других не сажать надо было, а наподдать по заднице как следует, а третьи - поделом вору и мука, как говорится...
Ника выбросила окурок.
– Таське от начальства влетело, когда мои статьи вышли, - сообщила она, - вызвали ее на ковер, и зам начальника так орал, что чуть из штанов не выскочил. Мол, "змея на груди, шпионку привела в учреждение", и так далее, и еще далее. Потом, когда он наорался, начальница сказала: на первый раз прощает, а вот если бы я грязь начала выливать, Тасю бы уволили, а "Телескопу" иск выставили бы.
– А была грязь?
– Как же без нее. Но секретарь у нас - чистюля, почти все вычистил... Нет, конечно, разоблачений особых не было, но замечания были...
Войдя с продуваемой холодным невским ветром улицы в теплый шумный вестибюль метро, Лиля почувствовала себя так, словно уехала из Петербурга не год назад, а только вчера. Посмотрев на очередь в кассу, она отошла к автомату по продаже жетонов.
– Устала или съездим на Черную речку, когда разберешь сумку?
– спросила Ника.
– Съездим, - с энтузиазмом сказала Лиля, - я совершенно не устала за час в электричке. Как там наш "Кофе-Хауз"?
– Процветает. Иногда я там бываю. А в субботу у Таси выходной, она предлагает встретиться в "12 апреля", поесть ее любимых чебуреков...
*
На "Парнасе" эскалаторов не было, с платформы люди выходили прямо к дверям. На фоне ярко-голубого неба силуэты новостроек казались еще выше и крупнее. Шумела оживленная площадь. Возле ряда магазинчиков и кафе толпился народ. Асфальт еще не просох после ночного дождя, и в лужах отражались белые курчавые облака. Солнце слепило глаза, но ветер пронизывал.
– Нормального лета в этом году, наверное, не будет, - Ника опустила закатанные рукава рубашки.
– Июль, а мы до сих пор с длинным рукавом ходим. Несколько дней порадовались теплу, а потом снова-здорово.
– А я специально к отпуску новый купальник купила.
– Пригодится. Мы ведь в любую погоду искупаться можем. "Невские моржихи" зажигают!
*
В Никиной квартире на 12 этаже Лиля открыла окно в гостевой комнате:
– Вот это обзор! Красота!
– Тоже мне, красота, - усмехнулась Ника, - дорога сутками не затихает... Пойду, кофе нам заварю!
– А как там ваш стадион у "Цыпочки"?
– спросила Лиля, разбирая сумку.
– Все так же, - откликнулась из кухни Ника.
– Сколько же лет его уже строят?
– Вроде бы восемь. Может, через пару лет закончат, к Чемпионату мира по футболу...
*
Ника поймала готовую сорваться с головы кепку, когда они шли по берегу пруда в ЦПКиО, и обернулась к подруге:
– Лиля, раз у нас появилась тенденция обсуждать, как могла бы сложиться судьба литературных героев, "если бы", то я тут на днях пересмотрела по местному каналу "Жестокий романс" и подумала: сейчас трагедии не случилось бы, современные девушки редко впадают в отчаяние из-за того, что любимый оказался подлецом. Да и все реже влюбляются так, что готовы умереть от любви. Брошенная девушка поплачет, поколотит посуду, пойдет за новой в магазин, зарулит в магазин обуви, увидев на витрине туфли своей мечты, познакомится с симпатичным консультантом, выпьет латте в кафе и из молла выйдет уже утешенной, а негодяю-бывшему, может быть, картошку в выхлопную трубу затолкает или карикатуру сделает в инстаграмме и забьет на него.
– Да и тогда у Ларисы выход был, - поддержала ее мысль Лиля, - кроме Волги и Парижа. Тот же большой город, где уже были передовые
– Да, после этого никто бы не разубедил Ларису в том, что все мужики сволочи, и ну их на хрен, - Ника закурила, прикрывая огонек ладонью от резкого ветра с залива.
– Может, она стала бы убежденной суфражисткой... А я это поняла еще давно. Когда проводишь журналистское расследование, диву даешься, сколько же в людях мерзости!
Ника достала из сумки голубой томик и отдала Лиле:
– Дочитала, кстати, "Салку Валку"; если честно, последние главы меня разочаровали. Такая сильная, умная, самостоятельная девушка, прошедшая такой тяжелый путь - от маленькой нищенки до лучшей рыбачки поселка, так растворяется в любви к какому-то ничтожеству!
– Ну, это ты уже перегнула, - покачала головой Лиля, пряча книгу в сумку. Девушки спустились с моста над выходом в залив и свернули в аллею, прячась от холодного, сбивающего с ног ветра.
– А как еще назвать Арнальдура?
– ответила вопросом Ника.
– Посуди сама, чем он отличился? Волочился за дочерью купца, бегал ночью в лавку за коньяком для нее, читал книги в господской библиотеке. А когда девушка высмеяла его посредственные мужские способности, начал всюду орать, что презирает мир капитала, рассказывать о девушке гадости и специально примкнул к коммунистическому движению, чтобы насолить купцу и отомстить его дочери, разорив их. Явился в поселок с оравой головорезов, подбил людей на забастовку, лишив их заработка и сгноив на складе несколько тонн рыбы, трепался на собраниях о том, что в Осейри скоро будут молочная кухня и ровные дороги, но ни хрена для этого не делал, только на гулянках с девицами отплясывал. Далее: при своей безумной любви к Салке затащил в постель малолетнюю девочку, дочь своего "партайгеноссе", благо, выживший из ума отец девочки так проникся коммунистическими идеями, что и сам готов был ему отдаться. Хотя, как отец и как мужик, он должен был поленом по хребту отдубасить урода, обесчестившего его дочь. Потом Арнальдур обманом выпросил у Салки Валки последние деньги на аборт своей малолетней любовнице; ему не нужен был ребенок от нее и вообще от кого бы то ни было. Чувства девочки и то, что после аборта в 14 лет она может навсегда остаться бесплодной, ему были пофигу. А когда Салка Валка все узнала и упрекнула его, он ответил: она сама виновата, слишком несговорчива, а он все-таки мужчина, и ему мало одних прогулок и разговоров, а эта девочка компенсировала ему все, что он не получал от любимой. Я ждала, что после такого откровения Салка прозреет и даст Али коленом под зад, а она еще и виновато понурилась и уступила его домогательствам. Это меня разочаровало. Ну не верю я в такой поворот, Лилька, после того, как Салка Валка вела себя раньше! Она же не дурочка, которая считает, что удержать мужчину можно только одним способом, да и пример матери перед глазами. Сигурлина была очень покорной, и чем все закончилось? А в заключение, уже обретя счастье с, как он утверждает, любимой женщиной, Арнальдур ни с того, ни с сего срывается из дому на несколько месяцев. Салка не знает, что и думать, где он, крохотное письмецо от него из рук не выпускает. А он водит по горам американских туристов и увлеченно общается с какой-то дамой, поэтессой, защитницей животных, да еще и коммунисткой, живущей, правда, в собственном особняке. Из партии его выгнали потому, что быстро раскусили его никчемность: трепач, витающий в облаках, злопамятный слабак, да еще и неуправляемый павиан. И даже Салка в последней главе как будто одумалась и сама дала ему денег на билет до Америки: пусть лучше катится в особняк к своей даме с собачкой, чем и дальше будет сидеть у нее на шее и трепать нервы своими душевными метаниями. Решила: пусть лучше теперь у поэтессы голова болит! Это же уметь надо: довел до изнеможения даже девушку, влюбленную в него с детства! Ну и кто он после этого? В послесловии Бориса Полевого Арнальдур - носитель новой мысли, чуть ли не буревестник революции. А по-моему, он просто фанфарон, трепло, хам и потаскун!