Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
К несчастью, в глазах многих людей ньютоновская идеология неразрывно ассоциировалась с насилием властей. Словно в противовес рациональной вере, в Век Разума появилось множество ревностных пиетистских движений. Николай Людвиг фон Цинцендорф (1700—1760), немецкий религиозный деятель, говорил, что вера пребывает «не в мыслях и не в голове, но в сердце». [745] Бог – это не объект, наличие которого поддается логическому доказательству, а «присутствие в душе». [746] Традиционные доктрины – это не абстрактные теории: будучи оторваны от повседневной жизни, они становятся мертвой буквой. Ученые забавляются «болтовней о тайнах Троицы», однако значение этого учения лежит в духовных упражнениях. Боговоплощение не есть лишь исторический факт далекого прошлого: оно выражает тайну рождения человека свыше. [747]
Заметим, что пиетисты, отстаивавшие «религию сердца», не имели ничего против разума как такового. Они лишь не хотели сводить веру к интеллектуальным
В глазах многих людей ньютоновская идеология неразрывно ассоциировалась с насилием властей.
Однако без самодисциплины «религия сердца» легко вырождается в сентиментальность и истеричность. Как мы уже видели, Экхарт, автор «Облака неведения», и Дионисий Картезианец предупреждали против аффектации. Возникшее во времена Просвещения противопоставление ума и сердца было чревато тем, что люди не могли дать трезвую оценку чувствам, которые становились неуправляемыми. Это стало очевидно во время «Великого пробуждения», которое началось в американской колонии Коннектикут в 1734 году. Неожиданная смерть двух молодых людей в общине Нортгемптона повлекла за собой вспышку неистовой религиозности в городе. Подобно эпидемии, она распространилась на Массачусетс и Лонг-Айленд: в течение полугода триста человек «родились свыше». При этом их состояние колебалось от экстатического взлета до глубокой депрессии и ощущения собственной вины. Когда «пробуждение» исчерпало себя, один человек наложил на себя руки. Бедняга был убежден, что утрата радости означает его предопределенность на вечные муки. В древности существовали специальные ритуалы, вроде элевсинских мистерий, предназначенные аккуратно провести людей через эмоциональные крайности. Однако в Нортгемптоне новый американский культ свободы означал отсутствие такого руководства: все было пущено по воле волн.
Просвещение – вещь противоречивая. [751] С одной стороны, философы призывали: мыслите самостоятельно! С другой стороны, думать разрешалось только на основе научного метода. Интуитивные способы познания стали считаться сомнительными (что впоследствии возымело негативные последствия для религии). Или, с одной стороны, революционные умы во Франции и Америке горячо и страстно проповедовали необузданную свободу. С другой стороны, их представления о мироздании отличались глубоким детерминизмом: движение и строение каждой части вселенной полностью обусловлено взаимодействием частиц и железным законом природы.
Науку, как и религию, можно было использовать в политических целях. В Англии ньютоновской космологией обосновывали социальную систему подчинения «низших» классов высшим, а во Франции Людовик XIV мыслился как «король-солнце», вокруг которого вращаются по своим орбитам придворные. В этой политической концепции и ньютоновской науке огромную роль играло представление о пассивности материи, активируемой и контролируемой высшей силой.
Люди, не соглашавшиеся с этой ортодоксией, воспринимались как радикалы и часто находились в немилости у истеблишмента. [752] Джон Толанд, во многом, подобно Спинозе, отождествлял Бога с природой.
Соответственно, материю он считал не инертной, а жизненной и динамичной. Умер Толанд в полной нищете. Локк не исключал, что некоторые материальные субстанции способны «думать» и рассуждать. У него и впрямь было бурное прошлое: из-за своего участия в волнениях, предшествовавших Славной революции 1688 года, ему пришлось бежать в Голландию, где он прожил лет шесть под именем «ван дер Линден». Пресвитерианский пастор и химик Джозеф Пристли (1733—1804), всю жизнь остававшийся аутсайдером, – учился не в Оксфорде, а в Дэвентри и служил в провинции, – доказывал, что инерция материи не является необходимой для ньютоновской теории. Когда он высказался в поддержку Великой французской революции, бирмингемская толпа сожгла его дом. Ему самому удалось бежать в Америку.
Другие оспаривали представление, согласно
Изучение истории опирается на то, что Паскаль называл «сердцем». Вико отмечал, что историку необходимо использовать не логическую
Просвещение – вещь противоречивая. С одной стороны, философы призывали: мыслите самостоятельно! С другой стороны, думать разрешалось только на основе научного метода.
дедуктивную мысль, а воображение ( fantasia ), и с эмпатией проникать в мир прошлого. Когда историк изучает прошлое, он должен обращаться внутрь себя, воссоздавать фазы своего собственного развития и, тем самым, с пониманием реконструировать эволюцию той или иной культуры. Изучая ее метафоры и образы, он выявляет предпосылки, которые сплачивают людей, – «суждение без рефлексии, разделяемое всей группой, всем народом, всей нацией». [755] Через этот процесс интроспекции, историк может постигать уникальность каждой цивилизации. Истины не абсолютны: что истинно для одной культуры, не истинно для другой; символы, значимые для одного народа, не имеют смысла для другого народа. Мы поймем богатое многообразие человеческой природы, лишь научившись сочувственно и сострадательно вникать в контекст, в котором возникло то или иное учение или идея.
Казалось, Вико не видит пропасти, которая вдруг разверзлась между естественной наукой и гуманитарными дисциплинами. [756] Научный метод учил наблюдателя дистанцироваться от предмета наблюдения: важно, чтобы результаты эксперимента были одинаковыми, независимо от того, кто их проводит. Объективная истина претендует на независимость от исторического контекста. Считается, что во всех периодах и культурах она одинаковая. Такой подход часто канонизирует настоящее: мы проецируем то, во что верим, в прошлое, на цивилизации, чьи символы и предпосылки могли расходиться с нашими. Вико усматривал в таком некритическом подходе к чужим обществам и отдаленным историческим периодам проявление «спеси»: «Еще одно свойство человеческого ума состоит в том, что когда люди не могут сформировать представление о вещах отдаленных и неизвестных, они судят о них по тому, что близко и знакомо». [757] В наблюдательности ему не откажешь! Научный метод хорошо подходил для работы с предметами, но давал сбои, когда его применяли к людям и искусству. Он попросту не годится для анализа религии, которая неотделима от исповедующего ее человека и, подобно искусству, требует восприятия, основанного на воображении и эмпатии. Ученый сначала формулирует теорию, а затем пытается доказать ее экспериментальным путем. В религии же все наоборот: ее учение проистекает из практического опыта. Если науку волнуют факты, религиозная истина выражена в символах, а символы варьируются в зависимости от контекста и общественных условий. Если ученый абстрагирован от объекта изучения, человек религиозный должен меняться в ходе соприкосновения с символами своей веры (как нас меняет созерцание полотен великих живописцев).
Вскоре к сходным выводам пришел Жан-Жак Руссо (1712—1778), женевский философ, педагог и писатель, поселившийся в Париже. Он не разделял философского оптимизма относительно прогресса. По его мнению, наука несет разделения: в научной революции способны участвовать лишь единицы, а большинство остается позади. Научный рационализм, культивирующий беспристрастную объективность, может затуманить «природное отвращение к чужой гибели или страданию». [758] Руссо считал, что знание стало слишком рассудочным, а нужно прислушиваться к «сердцу». Заметим, что он не отождествлял «сердце» с эмоциями: имелась в виду способность, чем-то напоминающая греческую «исихию», – способность молча внимать инстинктивным импульсам, которые предваряют сознательные слова и мысли. Следует слушать не только разум, но и этот робкий голос природы. Это важный противовес философам, которые хотя держать чувства под контролем разума. [759]