Бирюзовые серьги богини
Шрифт:
— Выбрось, убей, — прошипела Тансылу, приподнявшись на локте и сверкая безумными глазами.
Не в силах даже смотреть на нее, он закрыл лицо ребенка и, прижав его к себе, порывисто встал и вышел.
Белолобый скакал галопом, а его хозяин все понукал его и понукал, не замечая ничего вокруг, не разбирая дороги, не думая, куда несет его конь. Меховой сверток жег грудь, слезы не успевали высыхать на щеках.
Аязгул скакал до темна. Когда конь, сбавив темп, вдруг сам остановился, Аязгул опустил повод. Недвижно
«Рождается», — подумал Аязгул, почему-то вспомнил жеребят, жмущихся к бокам кобылиц. И так горько стало ему, так жалко стало крепенькую на вид девочку, оставившую жизнь, едва сделав первый вдох!
«Как же так… Что же за чудовище эта женщина?..» Аязгул не находил ответов на свои вопросы. Он вынул из-за пазухи ребенка, развернул его, разглядывая при тусклом свете молодого месяца. В нем девочка уже не выглядела синей, напротив, ее кожа отражала матовый свет лунного ободка, и личико казалось спящим. Аязгул заплакал, склоняясь над ребенком. Вдруг совсем рядом раздался волчий вой. Белолобый заржал. Аязгул завернул ребенка и кинулся к коню. Не успел он и шага сделать, как крепкий удар в спину сбил его с ног и он оказался под конем. Сверток выпал из рук. В темноте сверкнули два желтых глаза.
Аязгул вытащил кинжал, махая им перед собой наугад, раз чиркнул по чьей-то плоти, перекатился на спину. Белолобый шарахнулся было со страха, но встал на дыбы, отгоняя волков передними ногами. Аязгул поймал повод, запрыгнул на мощную спину своего любимца и, придерживая его от бегства, склонился ниже, пытаясь рассмотреть землю под собой. Но не было там ни свертка, ни волков. Только беспокойство коня, да ощущения от удара сильных волчьих лап на спине подтверждало, что они были, что это не привиделось.
Успокоив Белолобого, Аязгул слез с него и, не выпуская повода из рук, еще раз все внимательно осмотрел вокруг, пошарил по земле руками, не доверяя глазам, но так и не нашел ни девочки, ни куска меха, в который она была завернута.
Глава 7. Тайна символов
Глаза волка сияли желтыми топазами. Они были так близко, что отлично различались все оттенки радужки, в которой тонула черная точка зрачка.
«Что ты хочешь?» — мысль — тягучая, как расплавленная карамель, — потекла от Симы к волку.
Он попятился, не отводя пытливых глаз, и Сима увидела под ним ребенка. Голенький, крепенький, он беспомощно дергал ручками и ножками. Его личико сморщилось в гримасе плача, но Сима не слышала ни одного звука. А волк все пятился, и его морда начала приобретать геометрические очертания. Сначала лоб волка превратился в ромб, потом, ниже носа появились линии, которые собрались в перевернутую букву «м».
Волк вместе с ребенком растворился в тумане сна, а на их месте появился знакомый белый призрак, очертаниями напоминающий китайского монаха.
Сима проснулась. Утро гуляло в комнате солнечными бликами и еще свежим ветерком. С кухни доносились запахи молочной каши и поджаренного хлеба, слышался негромкий разговор отца с матерью. Сима облегченно вздохнула, но вспомнила символ и, быстро встав, зарисовала его, набросав вокруг получившейся фигуры морду волка.
«Да! Это именно тот символ, и он обозначает волка!» — довольная своей догадкой, Сима улыбнулась и, положив карандаш, пошла умываться.
Сима вернулась домой в начале августа, когда самое жаркое время года закончилось, дни стали короче, а ночи прохладнее, но все же лето не торопилось уступать свои права приближающейся осени. Сима переживала свою первую и такую красивую историю любви. Красивую… если бы… если бы не тот страшный вечер у Каменной головы. Еще в поезде Сима думала, как могло так случиться, что она приняла вероломство за любовь, что не распознала обмана, заглядывая в глаза, в которых читала восхищение и признание.
Образ Армана преследовал ее днем и ночью. Сима оглядывалась, чувствуя его взгляд, вздрагивала, слыша его голос, просыпалась ночами и бессмысленно смотрела в потолок, вспоминая степь, вольный ветер, нежные ласки. Мать заметила ее грусть, но расспрашивать не стала, уж слишком отчужденно смотрела дочь, сказав только, что все хорошо, что она уехала раньше, чтобы разобраться с собранным материалом до начала занятий.
Нарушила уединение Симы Маринка, влетевшая к ней ураганом, разорвавшим тишину дома.
— Симка, как я соскучилась! — Марина повисла на шее подруги.
На душе у Симы сразу потеплело от того заряда оптимизма, который буквально растекался во все стороны от загорелой, сияющей, улыбчивой девушки, смачно поцеловавшей ее в губы.
— Ну, налетела, как смерч, — отшутилась Сима.
— А что такое? Почему ты такая понурая, что-то случилось, а, тетя Валя, что с ней? — Маринка тараторила, поглядывая то на маму Симы, то на подругу.
Валя отмахнулась.
— Не знаю. Приехала смурная вся, молчит, может тебе расскажет что…
— И расскажет! — Маринка не унималась. — Как экспедиция? Понравилось? Что откопали?
— Да ты хоть в комнату зайди, так и будем в коридоре стоять?
Симе вдруг захотелось уткнуться носом в Маринку грудь и от души поплакать. Она даже испугалась этого странного желания, почувствовав, как на глаза навернулись слезы.
Марина скинула босоножки, и прошлепала босая по чистому полу вслед за Симой, успев одним залпом осушить бокал холодного компота, который ей дала тетя Валя.
— Ох и жара… — не заметив настроения подруги, Марина плюхнулась на ее кровать, раскинув руки. — Но в Туркмении еще хуже! У нас хоть фонтанчики вдоль дорог, тени валом, а там… жуть! Но зато как интересно!.. Я в руках держала украшения, которые женщины носили четыре тысячи лет тому назад, представляешь?
— Сами откопали? — позавидовала Сима.
— Да нет, в музее с ними работали, описывали, зарисовывали, а сами находили горшки всякие, так, ничего особенного. А вы?