Благими намерениями
Шрифт:
Алексей Алексеевич постоянно допоздна задерживался в конторе, либо прямиком оттуда уезжал на партийные собрания – так или иначе, домой всегда возвращался поздно.
Антон тоже почти каждый вечер, не заезжая домой по окончании рабочего дня, где-то пропадал и тоже дома объявлялся ближе к полуночи или ночью, осторожно прокрадывался в свою комнату (особенно осторожно, если был нетрезв) и с родителями и прислугой виделся только по утрам за завтраком.
Мария Александровна, не находя покоя от переживаний о младшем сыне, часто посещала церковь. Отстояв службу, немного прогуливалась, если позволяла погода, после чего возвращалась домой и проводила время в своей комнате,
Алексей Алексеевич, несколько раз застававший Марию Александровну за этими занятиями, хмурился, пытался призывать её к жизни в настоящем моменте, не надумывая наперёд неблагоприятного будущего, но, так и не сумев одолеть её материнской тоски, смирился, особенно после того, как она, всегда покладистая и добродушная, с упрямым и озлобленным выражением на лице упрекнула его в бессердечности и беззаботности в то время, когда сыну каждую минуту грозит смерть. Алексей Алексеевич, понимая состояние Марии Александровны, не оскорбился этими обвинениями, не попытался переубедить её и доказать, что тоже беспокоится о Владимире. Да и, если уж говорить откровенно, голова у него, в последнее время, была занята иным: политические интриги сплетались во всё более плотный, более запутанный и грязный клубок, и осознание того, что лично он уже никак не может влиять на их ход, всё более отравляло его душевное состояние. И поделиться этими мыслями, облегчиться было не с кем.
С каждым новым тиражом прессы для Алексея Алексеевича всё очевиднее становилась подрывная, лживая пропаганда Гучкова, державшего в своих руках всю информационную индустрию в городе, – индустрию, настроенную его усилиями откровенно против фамилии Романовых. Кроме того, поговаривали, что копирование и распространение личных писем супруги государя к Распутину, ставших предметом многих пошлых сплетен, тоже его рук дело.
А речь лидера кадетов, Милюкова, на крайнем заседании Государственной Думы, в которую Алексей Алексеевич сначала не мог поверить, прочтя её в утренней газете, повергла его в глубокое уныние, когда речь эту подтвердил его товарищ, присутствовавший на заседании лично.
Алексей Алексеевич, придя домой, отказался от ужина, тем более, что Мария Александровна раньше обычного легла спать, а Антона ещё не было. Ужинать в одиночестве не хотелось вовсе. Из прихожей он прямиком прошёл в свой кабинет, на ходу распорядившись подоспевшей Алевтине насчёт кофе.
В кабинете он открыл форточку, обошёл стол, тяжело опустился в кресло, задумался. Через несколько минут Алевтина принесла кофе, стараясь не шуметь, боязливо поглядывая на Алексея Алексеевича, быстро освободила поднос и вышла.
«…Что это – глупость или измена?..» – не выходили из головы Алексея Алексеевича слова, которыми заканчивал свою недавнюю речь Милюков, – вопрос, обращённый к массам, после предложенных им обвинений действующего правительства и царской семьи в преступном и пагубном правлении государством.
Да уж, в эффектности Милюкову не откажешь… Вот только обвинения свои он подтверждал информацией, взятой из норвежской, шведской и немецкой прессы, которую изучил в недавнем вояже по Европе, а разве это доказательства?! У них своя пропаганда, как водится… Но есть прописная истина адвокатуры: обвинения без стойкой доказательной
Речь Милюкова не могла остаться без последствий, Алексей Алексеевич это прекрасно понимал. После таких слов, произнесённых с трибуны, общественное напряжение достигнет своего предела – это почти гарантированно: кто будет разбираться в подробностях и тонкостях происходящих дел? Фразу «…Что это – глупость или измена?…», мгновенно ставшую крылатой, Алексей Алексеевич за прошедшие после заседания Думы два дня услышал уже, наверное, раз десять, от разных людей, в разных местах.
Ему виделось только два возможных пути решения наступившего кризиса: или Милюков публично признает, что был неправ в своём выступлении (чего, конечно же, не случится), или царь пойдёт на требуемые от него уступки, которых он тоже совершать не намерен. Конфликт между Думой и правительством становится открытым, а значит остаётся единственное его решение… Нет!
Разволновавшись, Алексей Алексеевич встал, прошёлся по кабинету, снова сел, возвращаясь к страшной мысли. Неужели всё закончится вооружённым столкновением?! Ведь он вступал в партию потому, что реализация её программы предусматривалась именно мирным путём, а не революцией. Доколе же все чаяния народа будут разрешаться огнём и мечом?! Не для того он избирал своей стезёй юриспруденцию, не к тому стремился с молодых лет. Понятие «права человека» должно, наконец, перестать быть пустым звуком, должно иметь место в реальной жизни! – вот, что было его целью, и именно в программе кадетов он видел близкую себе доктрину. Выходит, обманулся?..
Отвращение от наблюдения происходящих событий и ясное понимание нечестной политической игры не покидало теперь Алексея Алексеевича. Но стрела выпущена, и кто-то должен быть ею сражён. Таков закон…
Алексею Алексеевичу горько и стыдно было теперь за свою наивность.
Лёгкий стук в дверь прервал его размышления, вошёл Антон. Тихо притворив за собой дверь, он на секунду задержался у неё, – привычка из детства: оттуда, от двери, они с Владимиром определяли, стоит ли отвлекать отца от работы.
Алексей Алексеевич не обратил на него внимания, лицо его сохраняло выражение глубокой задумчивости.
– Здравствуй, папа, – сказал Антон (они уже дня три не виделись, притом, что пересекались периодически дома: кто-то из них двоих спал, в то время как другой бодрствовал).
Только теперь Алексей Алексеевич взглянул на сына и не сразу, молча кивнул в ответ. Антон прошёл к дивану и сел.
– У нас всё хорошо? – вкрадчиво спросил он.
– В каком смысле?
– В том смысле, что мама почти не выходит из своей комнаты… Ты, Алевтина сказала, несколько дней подряд ужинаешь кофе, вон, уже и щёки ввалились… Да и, вообще, какой-то мрачный покой царит в нашем доме, как в замке Гамлета, – усмехнулся Антон, но Алексей Алексеевич сегодня явно не разделял весёлого настроя сына.
Видя это, Антон согнал с лица улыбку. Посидев несколько минут в тишине, он решил подтолкнуть отца к разговору, решил первым начать говорить предметно:
– Пожалуй, с мамой мне всё понятно, но с тобой-то что? Я так понимаю, партийные дела душу мотают?
– Правильно понимаешь… – нехотя, видимо, желая отделаться от нежданного собеседника, подтвердил Алексей Алексеевич.
– И что же тебя так потрясло? – Антон снисходительно улыбался уголками губ.
Алексей Алексеевич долго не отвечал, размышляя. Было слышно, как Дмитрий Евсеевич прошаркал куда-то за дверью, привычно покашляв, Алевтина уронила на кухне что-то из посуды.