Благими намерениями
Шрифт:
– Против царя готовится заговор… – сказал Алексей Алексеевич, наконец. – Теперь для меня это очевидно.
Антон на секунду опешил, но быстро взял себя в руки, подумав, что отец, со свойственным ему максимализмом, преувеличивает реальное положение дел. В кратком смятении он встал, подошёл к окну и закрыл форточку, в которую ветер, будто озорничая, забросил уже несколько горстей мелких, холодных дождевых капель. Улица онемела за закрытой форточкой, в кабинете стало совсем тихо, только дождь россыпью зерна стучался иногда в стекло.
Антон поправил штору, повернулся к отцу.
– Ну,
Алексей Алексеевич снова молчал, он как будто и не для Антона сказал то, что сказал, а для себя; сказал, решив вопрос окончательно.
Необычно тревожный вид отца, всё же, обеспокоил Антона, и он спросил уже серьёзнее:
– И разве не смены царя, в том числе и ваша партия добивается?
– Но не таким путём, и не сейчас! Ведь война идёт! – сдавленно воскликнул Алексей Алексеевич, резко повернувшись к сыну, безотчётно раздражаясь тем, что Антон не знает и не понимает всего того, что он обдумал за последние несколько дней. Алексей Алексеевич со свойственной ему в таких ситуациях сдерживаемой строгостью, как с очередным своим непонятливым клиентом, продолжил говорить: – Со вступлением России в войну, наша партия временно отказалась от оппозиции царскому правительству: каждому здравомыслящему человеку ясно, что в такое время нужно все усилия направлять на усиление обороноспособности страны, а не на внутренние препирательства. Такова моя позиция! Да только те, кто разделяет моё мнение, в меньшинстве, как выяснилось…
– Ненадолго же вашего отказа от оппозиции хватило, – зло усмехнулся Антон. – Напомни: через год после начала войны, не с подачи ли партии кадетов в Думе создан межпартийный, и давай прямо говорить, антиправительственный «Прогрессивный блок»?..
Алексей Алексеевич молча принял «укол» сына. Он и сам давно мучился озвученным им фактом, но, уже втянутый в игру, должен был играть её по правилам, не им установленным. Он почти шёпотом, быстро заговорил, сокрушённо покачивая головой:
– Никто не слушает моих доводов… Рано, рано… не время… нельзя!
Антон нахмурился, глядя на причитающего отца.
– Всё обойдётся, папа, успокойся.
Алексей Алексеевич остановил взгляд на сыне, зловещим тоном известил:
– Ты просто в неведении… Ты не понимаешь, чем всё может обернуться…
– За что боролись – на то и напоролись! – парировал Антон и тут же спохватился, сообразив, что мог и обидеть отца своим цинизмом в этот момент откровения. – Прости… Папа, прошу тебя, успокойся, не то ты своим видом маму до удара доведёшь, она и без того себе уже глупостей всяких о Володьке навыдумывала.
Антон подошёл к отцу, положил руку ему на плечо.
– Завтра утром ты посмотришь на происходящее другими глазами, и оно уже не покажется тебе таким уж страшным… Не зря говорится: «Утро вечера мудренее».
Алексей Алексеевич не ответил, раздражённо поболтал в кофейной чашке ложкой, одним глотком выпил давно остывший напиток, со звоном поставил чашку на блюдце, порывисто отодвинул его от себя и откинулся на спинку кресла, стал смотреть в окно,
Антон вышел.
ГЛАВА 2
1
Русский февраль 1917 года «взорвал» мир вестью о свершившейся революции. Брожения в Петрограде не утихали несколько дней, будто не государственный переворот произошёл, а народное гулянье случилось, – весёлое, по-русски широкое, бесшабашное…
Встречались на улицах лежащие, навсегда обездвиженные тела, в военной форме и гражданском платье, и ни до тех, ни до других никому не было дела. Растерзанные обезумевшей толпой, лежали трупы не успевших скрыться городовых, затоптанные и оплёванные, в изодранной форме.
Здание полицейского участка на Выборгской стороне было разгромлено, из выбитых его окон выходил негустой чёрный дым, в котором, где-то в глубине кабинетов и коридоров, иногда показывался оранжевый цветок огня. Прямо на ступеньках крыльца, так и не оставив своего поста, лежал дежурный полицейский. Недалеко от входа в здание, вверх дном, кособоко торчал из сугроба выброшенный на улицу с верхнего этажа, взломанный сейф. Содержимое его: бумаги, папки и фотокарточки, – носило ветром окрест.
Подобная участь постигла многие отделения полицейского и жандармского управления Петрограда, но некоторые из них, всё же, сумели оперативно организовать оборону и ещё держались, находясь в осадном положении.
У раскуроченного полицейского сейфа остановился мужчина в сером потёртом пальто, не по сезону лёгком. Плотнее заправив поднятый воротник, чтобы прикрыть и замёрзшие, побледневшие уши, он спрятал в него худое лицо с редкой клочковатой бородой, присел на корточки и начал разглядывать валявшиеся на грязном истоптанном снегу документы, достал из сейфа ещё стопку бумаг. Услышав где-то вдалеке позади себя крики, он резко обернулся, вглядываясь в темную предрассветную даль улицы, и лицо его с отвратительным шрамом на лбу, переходящим на правую бровь, – ещё по молодости в драке перепало обрезком арматуры, и проломленная кость так и срослась уродливой и жуткой вмятиной, – замерло в волчьей внимательности. Шумная, видимо, пьяная группа людей миновала переулок, голоса стали удаляться. Мужчина, быстро просмотрев вынутые из сейфа папки, задержался на одной из них, вынул из неё паспорт, положил его во внутренний карман пальто, остальное же содержимое папки бросил в огонь догорающей тесной комнатки-будки дежурного. С минуту он смотрел, как огонь медленно пожирает новую пищу, и быстро пошёл прочь.
Именем революции всем пострадавшим от притеснений царского режима великодушно даровалось свобода. Из вскрытых тюрем, как из нарыва гной, на улицы города хлынула волна уголовников, мелких хулиганов и политических преступников, растворяясь в нём, утекая в подвалы, трактиры, притоны, конспиративные квартиры.
Жители, не принимавшие активного участия в случившемся государственном потрясении, в страхе забились в свои квартиры, изредка выглядывали в окна. Многие, опасаясь непрошеных гостей, баррикадировали входные двери домашней мебелью.