Благородна и благочестива
Шрифт:
– Патрик, – напомнил паладин. – Мы договорились…
Камилла накрыла второй ладонью теплеющие пальцы мага воздуха.
– И выспаться надо бы, – неловко проронила она.
– Мне… надо… согреться…
Помнится, в лавке мэма Фаиля перебравший покупатель как-то так и выразился, прежде чем полезть к молоденькой лавочнице. От прилипчивого ухажёра Камилла в тот день избавилась просто: под руку подвернулась чугунная сковорода. Мэм Фаиль ещё потом ругался, что вмятина осталась.
Вот только ллей Патрик явно имел ввиду только то, что сказал. И впрямь замёрз, что ли?
– Тут больше одеял нету, – растерянно огляделась Камилла. – Я бы плащ сверху накинула, так сушится одежда-то. Мокрая вся насквозь, ровно вы не в смерч, а в водоворот попали. И камин ярко растоплен. И воздух хоть и сырой, но тёплый. Мы же на юг идём! Едем. Летим, – совсем запуталась дочь Рыжего барона. – В общем, тут по-любому уютнее, чем в Эйросских землях.
– Наше имение находилось на севере, – слабо, всё ещё не открывая глаз, усмехнулся Патрик. – Я привык к морозам. Но мёрзну всё равно. Это холод изнутри… Я… не знаю, как объяснить…
Камилла придвинулась ближе, повинуясь сжавшимся пальцам паладина. В её маленьких и горячих ладошках те постепенно согревались, а напряжённые плечи заметно расслаблялись.
– Я знаю, – рассеянно откликнулась наследница рода огня. – Дед мой вон горит изнутри, разве что огнём не плюётся, а вы, Патрик, видимо, вечно мёрзнете. Вполне объяснимо. Вы нас когда в воздух подняли, так сразу похолодало. Одно из двух: либо там, наверху, и впрямь прохладнее, либо у нас кровь от ужаса застыла. Причём сразу в лёд, – припомнила собственные ощущения Камилла. – Если у вас внутри то же самое, то вы ещё стойко держитесь, ллей Блаунт.
Патрик тихо рассмеялся и открыл глаза. Плеснул ореховой теплотой пристальный взгляд.
– Это очень странно, – вдруг тихо, но отчётливо проговорил паладин. – Мне теплее с вами… с тобой, Камилла… Я согреваюсь…
– Тогда я посижу ещё немного, – подавила довольную улыбку Камилла. – Мне не жалко: грейтесь. Когда ещё так поговорим? Вы дело сделаете – и уйдёте.
И добавила бездумно, рассеянно:
– Ты ведь себе не принадлежишь…
Патрик не отозвался, молча разглядывая враз погрустневшую Камиллу. Протянул руку, касаясь её щеки. Пальцы, уже потеплевшие, живые, легко погладили линию подбородка, поднялись к щеке.
– Даже если я уйду из ордена, – совсем тихо проронил Блаунт, – что я предложу тебе? Ллей Корнелиус не солгал – я проиграл родовое имение… в игру в кости. Это большая глупость с моей стороны, и я о ней уже упоминал…
– Ты не похож на азартного человека, ллей Патрик, – не сводя глаз с паладина, вдруг заметила Камилла. – Я много игроков повидала. В таверне, где работали племянники мэмы Софур. У них глаза мутные и страшные. Если бы ты даже и переболел игрой, то должен был бы хоть чем-то её заменить. Иные в выпивку ударялись, другие плетением корзин занимались. Что угодно, чтобы только забить дикую страсть. А в тебе нет ни больных, ни иных дурных наклонностей. Отец Небесный наградил острым зрением: я вижу. Иногда даже больше, чем говорю вслух, – помолчав, добавила наследница рода огня. – Так что же случилось на самом деле, ллей Патрик?
Паладин её не поправил. Только пальцы снова похолодели, и губы поджались в бледную полосу.
– Я расскажу, – выдавил через силу Патрик. – И ты вправе пользоваться этим знанием по своему усмотрению. Ты, Камилла Эйросская, поймёшь – я знаю. Сколько мудрости в столь юном возрасте… Верно, и тебе есть, что вспомнить… чем не гордиться… и что хотелось бы забыть…
Камилла лишь мысленно усмехнулась: с чего бы начать? Рыжие Острова не то место, где можно жить честно, благочестиво или же утончённо. Драки, кражи, сомнительные поручения – со всем этим дети в родном поселении знакомились с младенчества, и она исключением не стала. Позже – продажная любовь, пьяные гульбища, убийства и грабежи. Лишь благодаря репутации Рыжего барона, которого обходили стороной даже самые буйные, их семью не трогали. А уж после того, как Камилла осиротела окончательно, в ход пошли собственные руки, грязные ругательства, воровство, мошенничество да подлые методы, каким щедро обучали Рыжие Острова в целом и мэм Фаиль в частности. Не скатиться в скотскую жизнь помог лишь спившийся духовник, к которому Камилла исправно ходила раз в седмицу – обучаться грамоте да духовным премудростям.
Так себе начало благородного пути.
– Корнелиус был прав, – тем временем тяжело говорил ллей Блаунт. – Моя семья не отличалась ни смелостью, ни отвагой. Тёмный дар берегли от чужих глаз и языков, тем самым отрезая себе всякое знание о том, какими способностями обладают.
До меня магией воздуха владел дед… хотя владел – не совсем то слово. Пригонял иногда тучи, если лето выпадало засушливым, или вздымал ветер в тихую погоду, чтобы мельницы крутились веселее, и у мельников не ставала работа. Больше ничем не отличился. Когда похоронил супругу, ушёл в грозовую ночь и не вернулся. То ли в стихии растворился, то ли в овраге бесславно погиб. С тех пор я остался один на один с собственной силой, о которой он, маг воздуха, должен был мне рассказать. Но увы: дед ушёл, и про тёмный дар мне толком не могли поведать даже родители. Не сильно и старались, ожидая, верно, нужного часа – но даже в этом не преуспели. Матушка и отец погибли в одну особо холодную зиму от тяжкой хвори, и не оставили мне ни братьев, ни сестёр, ни прибыльного имущества, ни знания о том, что меня ожидает. В тот год мне едва исполнилось одиннадцать. Тогда меня взял на воспитание слуга, суровый и немногословный. Он-то и объяснил, как мог, что род мой особенный, и что может случиться так, что и я про то узнаю.
Патрик Блаунт замолчал ненадолго, и взгляд его ушёл в никуда. Карие глаза стремительно посветлели – до холодной небесной синевы. Зрелище для неподготовленных, прямо сказать, пугающее.
– Я и узнал. Уже через год узнал, на что способен. До того мне казалось, что это обычное дело – чтобы дети слышали, как поют ветра. По-разному поют. Я слышал, о чём они говорят… я видел, откуда они прилетают. Никому не говорил – что ж в этом особенного? Ветер мне никогда не мешал. В самую жуткую грозу я отмахивался – и яростные порывы стихали. Лишь после двенадцати, когда я стал отроком, я понял, что могу больше. Притягивать молнии, катать между пальцев электрические шары… и убивать ими же.
Камилла замерла, не отнимая рук от холодных пальцев Патрика. Помедлила и снова стиснула побелевшие ладони.
– Мы повздорили в тот день, – мёртво продолжал паладин. – Я и Гаррет – мой старый воспитатель. Уж и не помню, о чём говорили… Кажется, Гаррет настаивал, чтобы я посещал храм, как и положено благочестивым ллеям. А я, своенравный, обозлённый тем, что вынужден слушаться – страстно пожелал… Я… не помню, чего пожелал…
Камилла смотрела в бледное лицо ллея Блаунта и понимала – помнит. Только страшно вспоминать – настолько, что разум сам отказывался хранить это внутри.
– Гаррета убила молния. Днём. В ясную погоду. Я стал убийцей в тринадцать лет…
Паладин медленно выдохнул сквозь зубы, и в комнате упала тишина. Камилле даже показалось – слышно, как стучит её сердце. Громко, быстро и жарко. Здесь и сейчас ллей Блаунт открывал ей то, что не доверял никому. И именно этот день – и то, что она ответит – определят, скрестятся ли снова их пути…
– Я скрыл преступление. Для людей случилось очевидное: человека убила молния. Только я знал правду – и я промолчал. Мне было тринадцать; я испугался. А с годами – убедил себя, что не виноват. Ещё два года я просидел взаперти в собственном имении, управляя им, как умел. Разумеется, я терял остатки имущества из-за мошенников, нерадивых служащих, почуявших слабину со смертью верного Гаррета, и прочих желающих. Людей дичился. Чувствовал, как вместе со мной растёт и моя сила, и с ужасом понимал, что совершенно не умею ею управлять. И не знаю, у кого спросить. А потом… мне исполнилось пятнадцать. Я прогуливался в поле, подальше от людей, и встретил дочь местного духовника. Далию. Мы подружились, и я... поцеловал её.