БЛАТНОЙ
Шрифт:
— В общем, да, имеется, - сказал я.
– Слово «шестерить», например, означает прислуживать, лакействовать. А «восьмерить» - лукавить, хитрить, изворачиваться.
— Так в чем же дело?
– засмеялся Левицкий.
– Все таким образом совпадает… Для тебя и твоей группы данная цифра подходит как нельзя более точно.
— В чем же это ты усматриваешь мою хитрость?
— Да я вовсе не имею в виду лично тебя… Я говорю о хитрости кастовой, типовой, присущей всем вообще уголовникам. Вы же ведь преследуете только свои интересы.
— Каждый
– У одних интересы кастовые, у других - партийные… Какая, в сущности, разница?
52
Снегопад
Мы толковали и спорили в тот вечер допоздна, до самого отбоя. И еще несколько раз собрались у меня подпольщики - обсуждали детали, разрабатывали план действий. Сроки восстания были, судя по всему, близки: предполагалось, что оно начнется где-то в середине зимы. А уже стоял декабрь - последний, сумрачный месяц 1950 года.
Как- то поздним вечером я вышел на двор по нужде. Я был разгорячен и взбудоражен (успел опять повздорить с Витей) и теперь, остывая, стоя на углу барака, с наслаждением вдыхал свежие хмельные запахи зимы.
Я стоял, подставляя лицо крупным снежинкам. Они сеялись из мутной, дышащей холодом мглы, вращались, искрясь, и густо повисали на моих ресницах. И, проникая за воротник, щекотно таяли там, обдавая тело ознобом.
Внезапно за углом послышался странный шорох. Скрипнул снег, словно бы кто-то переминался там. Потом, описав в темноте полукруг, коротко сверкнула и погасла, шипя, кем-то брошенная цигарка.
Там, на задней торцевой стене барака помещались два окна - мое и Валькино… «Может, это к ней кто-нибудь похаживает втихую, - усмехнулся я, но сейчас же сообразил, что окна тут заперты наглухо, зимние, с двойными рамами.
– Да и Валька-то, - вспомнилось мне, - Валька-то сейчас не у себя в кладовке, а в общих палатах. Помогает разносить лекарства, делать процедуры. Нет, человек этот пасется здесь не ради нее!»
При этой мысли у меня вздрогнуло сердце; что-то в нем словно бы оборвалось…
Я выглянул из-за угла и различил в косых снегопадных струях низкую квадратную мужскую фигуру. И хотя мужчина стоял вполоборота ко мне, прильнув к окошку (не к Валькиному - к моему), и лица его я полностью не видел, я сразу же узнал Гуся.
Это был он, мой заклятый враг! Я распознал бы его в кромешной тьме, с закрытыми глазами. Угадал бы инстинктивно - всеми нервами своими, кровью, глубинным и безошибочным чутьем.
Прислонясь к стене, уцепившись ногтями за оконную раму, Гусь осторожно заглядывал в комнату. Он явно кого-то выслеживал. Кого? Может быть, лично меня? Или, может, всех нас, всю эту компанию? Скорей всего, он пришел по мою душу и случайно наткнулся на шумное наше сборище… Сквозь радужные, поросшие ледяною коростой стекла невнятно и глухо сочились голоса, долетали обрывки слов. И он ловил их,
Я не знал, сколько времени он торчит здесь, что именно успел он разглядеть и подслушать, но одно мне стало ясно: мы - под угрозой провала.
Воротившись в больницу, я стремительно ринулся к моей двери - уже прикоснулся к ней, хотел было отворить… И сейчас же отвел руку, замер. Появляться в комнате било рискованно: ведь за всем, что там происходило, наблюдал снаружи Гусь!
В этот момент в глубине коридора раздался Валькин голос. С кем-то она переговаривалась, хихикая. «Вот кто мне нужен!» - понял я и окликнул се негромко.
Валька была баба своя, надежная. Левицкого она боготворила, слушалась беспрекословно, ну а меня жалела. (И частенько наведывалась ко мне по ночам…)
— Слушай, - сказал я, - слушай, милая, внимательно. Сейчас ты войдешь в мою палату и вызовешь Костю. Найди какой-нибудь предлог. Скажи, например, что его вызывают больные… Словом, придумай что-нибудь! Мне надо срочно с ним поговорить. И главное - здесь. И тихо, без суеты.
— Хорошо, - сказала она. Моргнула растерянно и сразу посерьезнела.
– Хорошо. Я - мигом.
Она скрылась за дверью. И почти тотчас же вернулась - уже вдвоем с Левицким.
— Ты чего тут околачиваешься?
– удивится тот, увидев меня.
– Тебя все ждут…
— Значит, есть причина, - ответил я. И повернулся к Вальке.
– Иди пока, милая, иди.
– И затем, когда мы остались с Костей вдвоем, сказал: - Боюсь, старик, нам всем хана… Ты знаешь, что за нами следят?!
— Как? Кто?
– спросил, темнея лицом, Левицкий. Он цепко ухватил меня за ворот халата, притянул к себе, засопел, раздувая ноздри.
– Кто следит? Ты шутишь?
— Какие, к черту, шутки! Я сейчас на улице засек стукача. Прямо под нашим окном. Причем я этого типа знаю, личность серьезная…
Я коротко объяснил Левицкому, кто таков Гусь, и добавил, сокрушенно разведя руками:
— Главное дело, у меня - как назло - ничего нет при себе: ни пера, ни пиковины. Я голенький; попал сюда ведь прямо из карцера. А Гуся выпускать живым нельзя! Послушай, старик, может, у тебя или у твоих ребят есть какой-нибудь инструмент, а? Дайте мне хоть на время, взаймы… Я все сделаю чисто.
— Нет, постой. Попробуем другой вариант, - хрипло выговорил Левицкий.
– В данный момент самое важное - придержать здесь Гуся, увлечь его чем-нибудь, заинтересовать, чтобы он, упаси Бог, не ушел… И ты как раз послужишь приманкой!
— Это каким же образом?
— Войди сейчас в палату - спокойненько, как ни в чем не бывало. И заговори именно о нем, причем громко, отчетливо, так, чтобы Гусь наверняка услышал. Это его, конечно, заинтересует. Ну, а насчет остального - не беспокойся. Мы сами все провернем! Кстати, шепни мимоходом Вите: пусть он явится сюда, ко мне.