Блатные и уличные песни

Семга Г. Ф.

НА БЕЛОМОР КАНАЛЕ

На Молдаванке музыка играет, Кругом веселье пьяное шумит, А за столом доходы пропивает Пахан Одессы — Костя-инвалид. Сидит пахан в отдельном кабинете, Марусю поит розовым винцом, А, между прочим, держит на примете Ее вполне красивое лицо. Он говорит, закуску подвигая, Вином и матом сердце горяча: «Послушай, Маша, девка дорогая! Мы пропадем без Кольки-ширмача. Живет ширмач на Беломор-канале, Толкает тачку, стукает кайлой, А фраера вдвойне богаче стали, Кому же взяться опытной рукой? Съезжай, Маруся, милая, дотуда! И обеспечь фартовому побег. И торопись, кудрявая, покуда Не запропал хороший человек». Маруся едет в поезде почтовом, И вот она у лагерных ворот. А в это время зорькою бубновой Идет веселый лагерный развод. Выходит Колька в кожаном реглане, В липье военной, яркий блеск сапог. В руках он держит разные бумаги, А на груди — ударника значок. «Ох, здравствуй, Маша, детка дорогая! Привет Одессе, розовым садам! Скажи ворам, что Колька вырастает Героем трассы в пламени труда. Еще скажи: он больше не ворует, Блатную жизнь навеки завязал, Он понял жизнь здесь новую, другую, Которую дал Беломор-канал. Прощай же, Маша, девка дорогая, Одессе-маме

передай привет!» И вот уже Маруся на вокзале Берет обратный литерный билет. На Молдаванке музыка играет, В пивной веселье пьяное шумит, Маруся рюмку водки наливает, Пахан такую речь ей говорит: «У нас, жулья, суровые законы, И по законам этим мы живем, А если Колька честь свою уронит, Мы ширмача попробуем пером!» А в этот день на Беломор-канале Шнопа решила марануть порча, И рано утром зорькою бубновой Не стало больше Кольки-ширмача…

РЕЧЕЧКА

Течет речка по песочечку, А бережка крутые, А в тюрьме сидят арестантики, Парни молодые. А в тюрьме той сыро, холодно, Под ногой песочек, А молодой жульман, а молодой жульман Начальничка просит: «Ох, начальник, ты, начальничек, Отпусти на волю. Одна соскучилась, ох, замучилась На свободе дроля». «Я пущу тебя на волюшку — Воровать, пить будешь, А ты напейся воды холодненькой, Про любовь забудешь». Пил он воду, пил холодную, Пил — не напивался. А полюбил он шансонеточку, С нею наслаждался. Умер жульман, умер жульман, Умерла и слава, А лишь в степи ходит конь вороненый, Сбруя золотая. Гроб несут, коня ведут, Конь головку клонит, А молодая шансонеточка Жульмана хоронит. «А я цыганка молодая, Звать меня Маруся. А дайте мне того да начальничка — Крови я напьюся!» А течет речка по песочечку, Моет золотишко. А молодой жульман, а молодой жульман Заработал вышку.

ВОРОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

Там в семье прокурора — материнская стража, Жила дочка-красотка с золотою косой, С голубыми глазами и по имени Нина, Как отец, горделива и красива собой. Было ей восемнадцать, никому не доступна, И напрасно мальчишки увлекались-то ей. Не подарит улыбки, не посмотрит, как надо, И с каким-то презреньем все глядит на парней. Но однажды на танце не шумливый, но быстрый, К ней прилично одетый паренек подошел. Суеверный красавец из преступного мира Поклонился он Нине и на танец увел. Сколько чувства в них было, сколько ласками грели! Воровская любовь коротка, но сильна. Не напишут романа про любовь уркагана, Воровская любовь никому не нужна! Но однажды во вторник, в день дождливый, ненастный, Завалил на бану он ее и себя, И вот эта вот Нина, дочь прокурора, На скамью подсудимых за жиганом пошла. А за красным столом, одурманенный дымом, Воду пил прокурор за стаканом стакан. А на черной скамье, на скамье подсудимых, Сидит дочь его Нина и молоденький вор. На прощание он попросил у судейства Попрощаться с своею молодою женой, И уста их слилися в поцелуе едином, Только горькие слезы проливал прокурор.

ИЗМЕНА

Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, И в парке тихо музыка играла. А было мне тогда еще совсем немного лет, Но дел уже наделал я не мало. Лепил я скок за скоком, а наутро для тебя Бросал хрусты налево и направо. А ты меня любила и часто говорила: «Житье блатное хуже, чем отрава!» Но дни короче стали, и птицы улетали Туда, где только солнышко смеется, А с ними мое счастье улетело навсегда, И понял я — оно уж не вернется. Я помню, как с форшмаком ты стояла на скверу, Он был бухой, обняв тебя рукою, Тянулся целоваться, просил тебя отдаться, А ты в ответ кивала головою. Во мне все помутилось, и сердце так забилось, И я, как этот фраер, зашатался. Не помню, как попал в кабак, и там кутил, и водку пил, И пьяными слезами обливался. Однажды как-то ночью я встал вам на пути. Узнав меня, ты сильно побледнела. Его я попросил в сторонку отойти; И сталь ножа зловеще заблестела. Потом я только помню, как мелькали фонари, И мусора в саду кругом свистели. Всю ночь я прошатался у причалов до зари, А в спину мне глаза твои глядели. Любовь свою короткую хотел залить я водкою И воровать боялся, как ни странно, Но влип в исторью глупую, и как-то опергруппою Я взят был на бану у ресторана. Сидел я в всесознайке, ждал от силы пятерик, Когда внезапно вскрылось это дело… Зашел ко мне шапиро, мой защитничек-старик, Сказал: «Не миновать тебе расстрела!» Потом меня постригли, костюмчик унесли, На мне теперь тюремная одежда. Квадратик неба синего и звездочка вдали Сверкают мне, как слабая надежда. А завтра мне зачтется мой последний приговор. И снова, детка, встретимся с тобою. А утром поведут меня на наш тюремный двор, И там глаза навеки я закрою.

ИДУ ПО НЕВСКОМУ

Иду по Невскому проспекту, Ко мне подходит урка свой, И говорит он мне: «Анюта! Легавый ходит за тобой! Он целый день канает следом, Тебя он не засек чуть-чуть. Давай, вались, а я покеда Его попробую макнуть». Иду по Невскому проспекту И оборачиваюсь, вслед, Гляжу, за мной канает некто, Одетый в кожаный жакет. Так мы доходим до «Пассажа», Там есть хороший парадняк. Не обернувшись к нему даже, Я захожу в тот парадняк. Кругом меня шумят трамваи, Мой шум остался за спиной. Дорогу солнцу преграждая, Вскочила кожанка за мной. Тут тормознулась я чего-то И думаю о том, о сем, А он зашел и курит с понтом, Как будто ждет кого-нибудь. Тут двери с шумом отворились, Ворвалась кодла уркачей, И всё тут хором встрепенулось Навстречу гибели своей. Он вынул ножик из кармана И начал ловко им крутить, Двоих из них задел по роже, А трех заставил отступить. А он стоял в углу прижатый, Махал поломанным ножом. По фене крикнул он: «Ребята! Ведь я с легавкой не знаком! Ведь я приехал издалека Так все любимой объяснить». Тут я его узнала — Леха! В приютке вместе мы росли. Его я долго не видала, В тюрьме он десять лет звонил, Его я сразу не узнала, Но он любимой не забыл. «Иду по Невскому проспекту, Потом рассказывал он мне: Гляжу, смотрю — Анюта это, А может, снится наяву. Малин я в Питере не знаю, Ни с кем по фене ни гугу, И за тобою я канаю, А обратиться не могу!» Недолго счастливы блатные, Пришла беда — от урки весть. И вот мы снова крепостные, Он в Воркуте, а я вот здесь! Иду по Невскому проспекту, Ко мне подходит урка свой И говорит он мне: «Анюта! Легавый ходит за тобой.»

ДОЧЬ РЫБАКА

Шутки морские бывают порою жестоки. Жил-был рыбак с черноокой дочуркой своей. Выросла дочка на диво стройна и красива, Крепко любил ее старый рыбак Тимофей. Часто они выходили в открытое море, Рыбу ловили, катали на лодке господ. Так и росла, словно чайка на море, Но и она от судьбы не ушла роковой. Как-то зашли в эту хижину трое, Трое красавцев, средь них был красавец один. Этот красавец со злобной, ехидной улыбкой, Пальцы в перстнях, словно был он купеческий сын. Юный красавец напился из кружки, Кружку поставил, остаток она допила. Так и пошло — полюбили друг друга на море Юный красавец и славная дочь рыбака. Часто порой он в лачугу стучался, Она выходила, встречала дружка своего. В лодку садились и в темную даль уплывали, Волны морские им были притоном любви. Старый рыбак поседел от тоски и печали: «Катя, опомнись! Твой милый — картежник и вор! Если сказал я тебе «Берегись, Катерина!» — Лучше убью, чем отдам я тебя на позор». Катя смеяться и петь перестала, Пала на личико смуглая тень. Пальцы и губы она себе в кровь искусала, Словно шальная ходила она целый день. Как-то, вернувшись из города Гродно, Крикнул: «Катюша, конец молодцу твоему! В краже поймали и там же его расстреляли, В краже поймали, туда и дорога ему!» Катя по-быстрому шарф надевает. Город был близок, и возле кафе одного Кучу народа она там с трудом растолкала, Бросилась к трупу, целует, ласкает его. Юный красавец лежал неподвижно, Алая кровь запеклась на широкой груди. Вечером девушка, вся разодетая в черном, Бросилась в море с высокой отвесной скалы.

ПЕРВЫЙ ВАЛЬС

Перебирая поблекшие карточки, Я на память оставлю одну: Эту девушку в ситцевом платьице, Эту милую крошку свою. Я хочу, чтобы ты меня встретила, И не год уже этого жду, Из-за стенок режимного лагеря Я к тебе невредимый приду. Я пройду по дороге нехоженой, Буду сам на себя не похож. Чем ты душу развеешь тревожную? Как сама ты себя поведешь? Может, с места ты медленно тронешься, Тихо имя мое назовешь? Или чайкой на грудь мою бросишься, Целовать меня будешь без слез? Я хочу, чтобы ты меня встретила, Как и раньше, но только без слез, Седины чтоб моей не заметила И морщин, что я с зоны привез. Не страшны мне законы тюремные И не страшен тюремный конвой — Все равно я по-твоему сделаю — Этот вальс мы танцуем с тобой. Я танцую, а слезы все катятся Из твоих затуманенных глаз… Я хочу, чтобы все меня поняли — Первый вальс я танцую для вас!

ВОР

Золотится серенький дымок, Тая в золотых лучах заката. Песенку принес мне ветерок, мне ветерок, Ту, что пела милая когда-то. Жил в Одессе славный паренек, Ездил он в Херсон за арбузами, И в дали мелькал его челнок, его челнок, С белыми, как чайка, парусами. Арбузов он там не доставал, Лазил тот парнишка по карманам, Крупную валюту добывал, он добывал, И водил девчат по ресторанам. Но однажды этот паренек Не вернулся в город свой родимый, И напрасно девушка ждала, его ждала, У причала в платье темно-синем. Кто же познакомил, детка, нас с тобой, Кто нам преподнес печаль-разлуку? Кто на наше счастье и покой, о, Боже мой! Поднял окровавленную руку. Лагерь разлучил, детка, нас с тобой, Прокурор нанес печаль-разлуку, Суд на наше счастье и покой, о, Боже мой! Поднял окровавленную руку. Но в каком бы ни был я краю, Обещаю бить легавых крепко, Потому что волю я люблю, о да, люблю! Но на воле вор бывает редко…

ХУЛИГАН

Споем, жиган, нам не гулять по воле И не скучать в весенний праздник «Май». Споем о том как девочку-пацанку Ночным этапом угоняли в дальний край. О, Боже ж мой! И кто тебя фалует? Начальник лагеря иль старый уркаган? А, может быть, ты подалась на волю, И при побеге по тебе пальнул наган. И ты упала, кровью обливаясь, Упала прямо грудью на песок, И по твоим кроваво-русым косам Ступил чекиста, суки, кованый сапог. О, Боже мой! Как хочется на волю! Побыть на воле мне хоть несколько минут, Забыть колонию, забыть ее законы, И на тебя, моя пацаночка, взглянуть. Не губите молодость, ребятушки! Не влюбляйтесь в девок с юных лет. Помните заветы родной матушки: Берегите молодость навек! Я молодость потратил, не жалеючи, Я слишком очень рано полюбил, И теперь я плачу, сожалеючи, Белый свет становится не мил. Раз осенней тихой, ясной ноченькой С неба мелкий дождик моросил. Шел я с пьянки пьяною походочкой, Тихо плакал и о ней грустил. В переулке пара показалася, Не поверил я своим глазам: Шла она, к другому прижималася, И уста тянулися к устам. Мигом хмель покинул мне головушку, Из кармана вынул я наган, Выстрелил семь раз в свою зазнобушку, А в ответ услышал: «Хулиган!» Эх, зачем былое вспоминается! Эх, зачем тоска волнует грудь! Пой, гитара, плачь, гитара милая. Что было, того уж не вернуть…

НЕВОЛЯ

Кто не был в тюрьме, судить не может, Скольких она ужасов полна, А кто был — тот уж не поможет, Буду дожидаться я конца. Часовой! Ребенка успокойте, Чтобы этот мальчик не рыдал. Дверь темницы чуть-чуть приоткройте, Чтобы он свободу увидал! Я упал на нары, сердце сжалось, Вспоминая дом, родную степь. Из темницы снова раздавалось: «Дверь откройте, я уже ослеп!» Часовой! Ребенка успокойте, Чтобы этот мальчик не рыдал. Дверь темницы чуть-чуть приоткройте, Чтобы он свободу увидал! Часовой стоял и стоны слушал, Словно сыч на дереве сухом, И, как будто, рвал он наши души, Наслаждаясь кровяным куском. Часовой! Ребенка успокойте, Чтобы этот мальчик не рыдал. Дверь темницы чуть-чуть приоткройте, Чтобы он свободу увидал!