Блатные и уличные песни

Семга Г. Ф.

Я ВСТРЕТИЛ ДЕВУШКУ

Я встретил девушку, такую милую, Такую нежную, как никогда. Вилася змейкою ленточка синяя, И были слез полны ее глаза. Она то плакала, а то смеялася, И доверяла мне свои мечты, Но пришло времечко, и мы рассталися С любимой девушкой моей мечты. Куда девалися глазенки карие? Кому любовь свою ты отдаешь? А я давно сижу в тюряге Киевской И жду, когда ты мне письмо пришлешь. Теперь, как никогда, домой мне хочется. Теперь, как никогда, тебя люблю. Лишь об одном прошу — останься верной мне И сохрани ко мне любовь свою. Я встретил девушку, такую милую, Такую нежную, как никогда. Вилася змейкою ленточка синяя, И были слез полны ее глаза.

РАБОТА

Пожелтел

и тает снова снег весной, Все ожило и все вокруг поет. Только нас с тобою ранним утром На работу зорька поведет. И теплу весеннему не рад, Трезвого качает, как от водки. Как хочется с себя сорвать бушлат,  Разогнать конвой, погнуть решетки. Солнце, парень, светит не для нас с тобой, И все ожило не для нас, и все поет. Только нас с тобою ранним утром На работу зорька поведет. И теплу весеннему не рад, Трезвого качает, как от водки. Как хочется с себя сорвать бушлат, Разогнать конвой, погнуть решетки.

СЕДОЙ

Случай на севере был в отдаленном районе: Срок в лагерях отбывал паренек молодой. Всюду по зоне звучал его голос чудесный, Все уважали и дали кликуху «Седой». Как-то приходит к Седому письмо заказное, Пишет Седому из дому родимая мать: «Я заболела… О, горе какое, сыночек, И не хотелось, не видя тебя, умирать». Брови, глаза у Седого тотчас потемнели. Все замечали, что голос Седого дрожал, А на рассвете, когда все начальство явилось, Всем объявили, что ночью Седой убежал. Вот, через месяц к Седому письмо заказное,  Пишет Седому из дому родимая мать: «Я поправляюсь! О, счастье какое, сыночек, И дождалась возвращенья родного отца!» Слухи пошли, что Седого в побеге убили. Горем убит, похоронен Седого отец, Но никогда и никто из родных не узнает, Где и когда похоронен был этот беглец.

ВОРКУТА — ЛЕНИНГРАД

Это было весною, зеленеющим маем, Когда тундра надела свой зеленый наряд. Мы бежали с тобою, опасаясь погони, Чтобы нас не настигнул пистолета заряд. Дождь нам капал на рыло и на дуло нагана, ВОХРа нас окружила. «Руки в гору!» — кричат. Но они просчитались. Окруженье пробито. Кто на смерть смотрит прямо, пуля тех не берет. По тундре, по железной дороге, Где мчится скорый «Воркута — Ленинград», Мы бежали с тобою, опасаясь погони, Чтобы нас не настигнул пистолета заряд. Рано утром проснешься, на поверку построят, Вызывают: «Васильев!» — и выходишь вперед…  Это Клим Ворошилов и братишка Буденный Даровали свободу — их так любит народ. Мы теперь на свободе, о которой мечтали, О которой так много в лагерях говорят. Перед нами раскрыты необъятные дали, Нас теперь не настигнет пистолета заряд. По тундре, по железной дороге, Где мчится скорый «Воркута — Ленинград», Мы бежали с тобою, опасаясь погони, Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Я ДОМОЙ ВОЗВРАЩУСЬ

Дни уходят один за другим, Месяца улетают и годы. Я недавно так был молодым И веселым юнцом безбородым. Но пришла и увяла весна, Жизнь пошла по распутистым тропкам. И теперь вот сижу у окна, Постарел за тюремной решеткой. А на воле осенняя стужа. Рощи стонут под инеем синим. Все равно я домой возвращусь, И родные края меня примут. Не по сердцу мне здесь ничего. Край чужой, чужеземные дали… Извели, измотали всего, В сердце грубо, смеясь, наплевали. Знаю, счастье мое впереди: Грязь я смою, а грубость упрячу, И прижмусь к материнской груди, И тихонько от счастья заплачу… Здравствуй, милая, добрая мать! Обнимаю тебя и целую. Может быть, опоздал целовать, Не застав тебя дома живую.

ЧЕРНЫЕ КОНИ

Кони мчались, в снегу утопая, Вспоминались прошедшие дни. Ждет меня там моя дорогая. Ой вы, кони, быстрее, мои! Мы подъехали быстро и смело, И из саней я вылез скорей, Обнимая легкое девичье тело, И на сердце мне стало теплей. Чтоб сделать ее жизнь словно в сказке Темной ночью я в банк проскользнул, Набрал денег мешок под завязку И с деньгами как в воду канул. Восемь лет мы с ней жили как в сказке, Но всему ведь бывает конец. И всему тому, горе-несчастье, Виноват, виноват лишь отец. Как-то в карты старик проигрался, Денег не было, чем уплатить. У красотки занять постеснялся И решил он меня заложить. И вот меня вызывают, Вызывают меня в ГПУ. Областным меня судом судили И послали меня в Колыму. В Колыме я три года скитался, В Колыме было там отдыхать. Как-то раз я за зону прорвался, Обманул часовых и бежать. Вот приехал в родной городишко, Вот мой дом, вот кони мои. Я тихонько в конюшню пробрался, Кони сразу узнали меня. Узнали меня, дорогие, Я им мордочки гладил в ответ. А где ж хозяйка? А хозяйки дома нет. Где же хозяйка? Хозяйки дома нет. А хозяйка томилась в неволе, Посадили хозяйку в тюрьму. Ах вы, кони, вы черные кони! Выручайте хозяйку свою! Кони мчались, в снегу утопая, Вспоминались прошедшие дни. Ждет меня там моя дорогая. Ой вы, кони, быстрее, мои!

ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ

А на дворе хорошая погода, В окошко светит месяц голубой. А мне сидеть еще четыре года, Душа болит, как хочется домой. А лягу спать и что-то мне не спится, А как усну — так милая приснится. Там, далеко, на теплом нежном Юге, Где в феврале цветут цветы. А здесь пурга, тайга, зима и ветры, А под окошком плачут и поют, Тут начисляют хлеб на кубометры, И по заслугам каждому дают. Уж скоро год вот в этой самой жизни, А с этой жизнью был я незнаком. И на подобье хлопотливой пташки По всем столам я лазил с котелком. И вот теперь попал я в слабосилку, Что ты не шлешь мне вкусную посылку. Я не прошу, чтоб было пожирней. Пришли немного черных сухарей! Зайди к соседу к нашему, Егорке, Он мне по воле должен шесть рублей. Купи ты мне на два рубля махорки, А на четыре — черных сухарей. Писать кончаю, целую тебя в лобик, Ты так и знай, что я живу, как бобик, Привет от дальних лагерей, От всех товарищей-друзей! Целую нежно, твой Андрей!

ТАГАНКА

Цыганка с картами, дорога дальняя, Дорога дальняя, казенный дом. Быть может, старая тюрьма Центральная Меня, несчастного, поновой ждет. Таганка — все ночи, полные огня. Таганка — зачем сгубила ты меня? Таганка — я твой бессменный арестант, Пропала молодость, талант в стенах твоих. Прекрасно знаю я и без гадания: Решетки толстые мне суждены… Опять по пятницам пойдут свидания И слезы горькие моей родни. Таганка — все ночи, полные огня. Таганка — зачем сгубила ты меня? Таганка — я твой бессменный арестант, Пропала молодость, талант в стенах твоих. Иди, любимая, иди, хорошая, Иди-ка, деточка, своей тропой. Пускай останется глубокой тайною, Что раз весна была для нас с тобой… Таганка — все ночи, полные огня. Таганка — зачем сгубила ты меня? Таганка — я твой бессменный арестант, Пропала молодость, талант в стенах твоих.

ТИШИНА

Ночи лунные, звезды чудные Посылают нам море огней, Но в окно мое не входил давно Ни один из желанных лучей. Вижу тень свою одинокую И скрипучий тюремный топчан, И давно мне грудь широкую От душевных терзающих ран. Тишина. Спит тюрьма. Все предано забвению сна… Лишь ночной часовой, Лишь ночной часовой Нарушает тюремный покой. Утро хмурое, просыпаемся, Слышим звоны кандальных цепей — В путь неведомый направляется Вереница сутулых людей. Жизнь суровая и угрюмая, Не видать тебя больше, рассвет, И влачет душа обвиненная Двадцать пять незаслуженных лет. Тишина. Спит тюрьма. Все предано забвению сна… Лишь ночной часовой, Лишь ночной часовой Нарушает тюремный покой. А унылые жены милые Ждут мужей в непроглядной тоске, И туман густой пеленой густой Закрывает печально виски. Руки женские протянулись. И в надежде, и в муке они. И по-прежнему очень медленно Горемычные тянутся дни. Тишина. Спит тюрьма. Все предано забвению сна… Лишь ночной часовой, Лишь ночной часовой Нарушает тюремный покой. Эх, Россиюшка, земля-матушка, Посмотри на своих сыновей: Почему в глазах серебрит слеза? Где же счастье твоих дочерей? Отчего в сердцах столько горечи? Почему так страдает страна? Отчего закон стал бессовестный, Расскажи, дорогая, сполна. Тишина. Спит тюрьма. Все предано забвению сна… Лишь ночной часовой, Лишь ночной часовой Нарушает тюремный покой. Тишина. Спит тюрьма. Только дремлет на небе луна, Словно хочет сказать, Словно хочет сказать: Не надо, не надо рыдать!

ПАХАН

Это было весною, зеленою порою. У перрона стояли. Поезд наш подходил. У перрона стояли и кентов поджидали, Чтобы дело обстряпать, покутить, погулять. Из седьмого вагона фраерок показался: Шапка, сбитая набок, чемоданчик в руке. Чемоданчик набитый, в пасти фиксы сверкают, И карманчик раздутый говорил о себе. Мы за ним поканали, в переулке догнали, Чемоданчик забрали и хотели бежать. Только он был из шустрых, быстро к стенке отпрянул, И в руке его тускло заблестело перо. «А вы, ребята, ошиблись, вы на урку нарвались, Вы ж меня не узнали, я ваш бывший пахан. Собирайте же кодлу, будем пить, веселиться! Пусть весь город узнает, что вернулся пахан!»