Блондинка вокруг света или I did it my way
Шрифт:
На карнавале красочное, пьяное столпотворение. Народ пьёт пиво в огромных количествах. А по наклонным улицам центра текут реки, буквально реки, мочи, которые в пологих местах собираются в настоящие озёра. Мы оказываемся запертыми на сухом безопасном островке. Обратного пути нет. Чтобы пройти по направлению к нашему отелю, нужно перейти вброд такое вот озеро. А от параллельной улицы нас отделяет густая беснующаяся толпа в карнавальных костюмах и полицейские заграждения. Мой попутчик сажает меня на плечи и идёт через «озеро». Это очень благородно с его стороны. На нём надеты непромокаемые туристические ботинки, на мне же старые дырявые кеды, и их бы пришлось выкинуть. Кеды, на всякий случай, я стираю, и весь следующий день сушу на крыше нашего отеля, на испепеляющем солнце Анд.
Завтра нас ожидает ещё одна ночь в «комфортабельном» боливийском автобусе. Мы едем в Салар-де-Уюни.
Когда-то это было огромное солёное озеро, остаток отошедшего моря, как и Титикака. Сейчас — бескрайняя белая пустыня, покрытая толстым слоем соли. Из соли здесь делают всевозможные скульптуры и поделки. Существует даже отель, целиком выстроенный из соли. Огромная соляная равнина тянется до горизонта и выглядит, как русская заснеженная степь. Вот туда мы и едем.
В автобусе очень холодно, сиденья сломаны, по окнам течёт конденсат и капает на штанину. Я понимаю, почему пассажиры из местных, все как один, стремятся сесть в проходе.
Ночь в этом автобусе длится целую вечность. Раннее утро не приносит облегчения. Наоборот, за бортом автобуса космический холод. Первый раз в жизни вижу, как пассажиры не хотят покидать автобус. Шофёру приходится прикрикнуть несколько раз, и только тогда люди медленно начинают выходить в открытое «космическое» пространство. Выходим и мы.
Резиновые подошвы моих кед превращаются в камень и стучат по каменной мостовой, как если бы я шла на каблуках. Ещё одна необычная мысль приходит мне в голову: «Хорошо, что на мне большой рюкзак. Он хоть как-то греет со спины».
Очень быстро мы находим убогую, грязную и холодную лачугу. За лачугу здесь почасовая оплата, как за отель любви. Но мы уже не думаем о цене. Если остаться на улице и дожидаться солнца, можно никогда больше солнца не увидеть. Мы платим. И опять тонкая струйка полутёплой воды падает на тело, покрытое мурашками. От тела идёт лёгкий парок. Хороша ты, банька боливийская!
В тот день мы не едем на солончаки. Разбитые, после ночного автобуса, мы просто слоняемся по городу, а к вечеру разделяемся. Мальчишки идут есть в дорогой туристический ресторан, а я, как всегда, на местный рынок. Опять не жалею, «жаркое из мяса альпаки» звучит намного вкуснее, чем «пицца»…
Затем происходит ещё одна, неожиданная для меня встреча, подстроенная лукавыми богами путешествий. На главной улице Уюни я натыкаюсь на своего бывшего английского друга…
Последний раз я видела его почти месяц назад, на севере Перу. Сейчас мы на юге Боливии.
Он поднимает глаза от своей электронной книги, и его подбородок начинает трястись. Он старательно пытается остановить подбородок. Этот дрожащий подбородок и попытки его унять говорят больше, чем все витиеватые речи всех фальшивых рыцарей на свете.
— Как ты здесь оказался?
— Из Чили, — слова застревают у него в горле.
— Ты тоже был в Чили?
— Да. Остановился в том же гестхаусе в Атакаме, что и ты. На день позже. Пытался узнать, куда ты оттуда поехала.… Оттуда все сюда едут…
Он приехал в Уюни из Атакамы через солончаки на джипе — популярный маршрут для туристов с деньгами, который я не смогла себе позволить, как всегда. Я молча смотрю на это лицо с трясущейся челюстью и понимаю, что каким-то невероятным образом случилось так, что именно это лицо будет вставать передо мной в моменты одиночества, эти безмолвные, неправильные отношения, а вовсе не тот фарс с моим бывшим фальшивым «рыцарем», я буду вспоминать ещё очень долго. Есть люди, которые не понимают тебя, даже после тысячи сказанных слов, и есть люди, которые понимают тебя без единого слова. Но я знаю, что в этой истории не будет счастливого конца. Не «заточена» я под счастливый конец. Возможно, это моя вина.
— Я думал, что уже всё.… Но я отпустил это, сел на лавочку с «Бесами» Достоевского, и ты появилась… — его челюсть встала на место. — Я хочу попросить прощения.
«Что, если мы опять станем друзьями? Всё было лучше и веселее, когда мы были друзьями. Что, если мы опять станем друзьями?»
В тот же вечер я сажаю его на автобус до Потоси. Я доеду в Потоси только на следующий день, после посещения солончаков. Мы не договариваемся о встрече. Зачем? И так состоится.
В семнадцатом веке Потоси был самым крупным городом всего мира! Сейчас это небольшой городишко с красивым колониальным центральным районом. Город всё ещё известен своими, богатейшими в мире, залежами серебра. А ещё тем, что в шестидесятые годы прошлого столетия в местных шахтах поднимал восстание сам Че Гевара.
Все туристы идут на экскурсию в эти шахты. Я не исключение. Я столько о них слышала! Они — самая знаменитая достопримечательность Потоси. Сегодня шахтёры справляют праздник Пачамамы, то есть матери земли. Рядом с шахтой уже ожидает своей жестокой участи альпака. Её должны принести в жертву богине.
В шахте с и без того плохой вентиляцией горят костры. Немного подальше от входа можно увидеть чучело ещё одного местного бога земных недр, Эль-Тио (в переводе с испанского — дядюшка). Чучело Эль-Тио стоит с дымящимися сигаретами в руках, вокруг него разбросаны мелкие бумажные деньги. Так шахтёры пытаются умаслить «дядюшку», чтобы он даровал им удачу и безопасность на шахте.
Вся наша группа надевает резиновые сапоги, шахтёрские робы и каски с фонарями. Там, в шахте, мы понимаем: каски — вовсе не буквоедство. Они необходимы. Каждый из нас уже ударился лбом о низко висящие сталактиты раз примерно по пятнадцать.
В шахте темно, холодно и очень некомфортно, но на то она и шахта. Не думаю, что шахтёрам в других странах теплее и удобнее. У всех шахтёров за щекой имеется характерная шишка, напоминающая флюс. Это лист коки. Все Анды жуют лист коки.
Несколько слов в защиту листьев коки.
Боливийский президент Эво Моралес тоже выступал в защиту коки. Он заявил, что растение неразрывно связано с культурой страны и наркотиком не является. В подтверждение своих слов он «во всеуслышание», перед камерами, «разжевал» лист коки. (На самом деле, листья не жуют, а закатывают за щёку, в виде шарика. Или просто гоняют во рту, как конфету.)
Это действительно не наркотик. Наркотик — то, что делают из листьев коки. Для производства одного грамма кокаина необходимо переработать тридцать килограммов листьев. Их замачивают в ацетоне и подвергают прочим видам химической обработки. (Что угодно, замоченное в ацетоне, будь то лист ромашки или мяты, станет термоядерным.) Трудно сказать, какая страна производит больше кокаина, Колумбия или Боливия.