Блудное художество
Шрифт:
В начале Николоямской их встретил Никишка, довел до нужного места, где все трое спешились, а он принял поводья.
Стемнело. Добропорядочные горожане спали, спали и ямщики на своем дворе - и те, что выезжали в ночь, и те, кто спозаранку. Архаров отметил, что несколько фонарей не горят, и положил себе завтра же с этим разобраться.
Никишка свистнул, из темноты отозвались, вышел Евдоким Ершов.
– Сюда пожалуйте, ваша милость, - сказал он.
Домишко оказался жалкий, на задворках маленького и заброшенного Яузского дворца. Но Каин, добираясь из Сибири в Москву, и не в таких живал.
– Мы пса отравили, двух мазов изловили, связали, прикажете привести?
– спросил Евдоким, и тут же бесшумно подошел Тимофей.
– Не надобно. Кто в доме?
– Каин и маруха его, еще гируха, что бряйку стряпает, - отвечал Тимофей.
– Никого при оружии нет?
– Не должно быть, ваша милость. Хотите, в окошко пальнем, чтоб отозвались?
– Не надобно. Тучков, жди здесь.
Архаров направился через двор к крыльцу.
Он и не глядя видел - кто где из архаровцев стоит, перекрывая все входы и выходы.
– Кыш отсюда, - сказал оказавшемуся рядом Клашке.
И преспокойно пошел к низкой двери.
Дверь была заперта. Архаров треснул в нее левым кулаком.
– Отворяй, Иван Иванович!
– крикнул он.
– Не то подожжем с четырех углов! Побежишь, как таракан!
– Отворяю!
– некоторое время спустя отозвался женский голос.
Дверь распахнулась. Архаров увидел в темных сенях девку с худощавым и неприятным лицом.
Отодвинув нее, он вошел в горницу. Девка осталась стоять в дверях.
Каин сидел у края стола и даже не встал при виде обер-полицмейстера. Одна нога у него была обута, другая - боса.
Стол был накрыт диковинно - крынка со сметаной и торчащей ложкой, тарелка с надкусанным калачом, другая - с французскими драже, фаянсовая кружка, дорогая табакерка с мелкими бриллиантами и золотой кофейник.
– Что, старая хворь разгулялась?
– спросил Архаров.
– Выследили меня твои кобели, - отвечал Каин.
– Отгулял я свое. Опять в Сибирь отправишь?
Архаров ничего не ответил, а лишь глядел на босую ногу, лишенную двух крайних пальцев, с незаживающей раной у щиколотки. Матвей говорил как-то, что рану в таком месте залечить трудней всего.
– Ну, бери, вяжи, что ли!
– выкрикнул Каин.
Архаров и тут промолчал. Босая нога вызывала острую жалость - жалость к старческому обветшавшему телу.
В лицо Каину даже глядеть не хотелось - ничего там хорошего нет.
– Коли так, пойду я, Иван Иванович, - сказала девка.
– Сманил меня, дуру… Не стану с тобой пропадать.
Архаров кивнул.
Он уже почти принял такое решение, которое позволяло обойтись без сурового допроса девки-сожительницы и людей, давших Каину приют.
Каин словно не слышал слов своей подруги.
Она зашла за длинную занавеску и вышла с немалым узлом, который несла легко, да и взгляда не прятала, не склонялась перед скверными обстоятельствами. Остановившись у стола, она посмотрела на кофейник и табакерку, взяла табакерку и сунула в узел.
Каин даже не шевельнулся.
– Пошла вон, - сказал Архаров.
– Я о нем, о всех его затеях, знать не знала. Сманил дуру, платья и серьги обещал…
– Пошла вон.
Девка вышла. Архаров слышал, как каблучки простучали по сеням, как хлопнула дверь.
Тогда только Каин поднял голову и посмотрел с некоторой надеждой.
– Говорил же тебе - сгинь из Москвы, - тихо произнес обер-полицмейстер.
– Так и уходил… А что, сударь, не отпустил бы ты меня? Я тебе про графа Матюшкина расскажу, про елтону его, и как граф Ховрин меня к ним посылал…
Теперь на Мишеля Ховрина можно было валить все, но Каин, скорее всего, сказал правду - кто бы, кроме покойного графа, свел его с «чертом», давним своим приятелем по шулерскому притону?
– …и как они меня с французом сводили, и на что подбивали. Да и не столь на мне вины, как на первый взгляд кажется. Э?
Архаров все смотрел на изуродованную ногу.
Каин непременно станет врать, выгораживая себя, объясняя свое предательство незнанием и обычной жаждой наживы, поливая грязью тех, к кому сам же пристал, предложив свои услуги. Кондратий Барыгин и Вакула его жалеть не станут. А меж тем только он и мог научить французов - кто бы еще так понял нрав Архарова, сперва сидящего сиднем в своем кабинете, а потом непременно прущему на рожон впереди всех? На чем, собственно, и была построена интрига…
Каин волновался - за руками-то следил, а пальцы ног поджались.
Жалкая, обреченная плоть…
– Говорил же тебе… - повторил Архаров, вынул из кармана руку с небольшим английским пистолетом и выстрелил Каину в грудь.
Пистолет меток лишь в ближнем бою. Тут же - ближе некуда, и сажени не будет.
Каин ахнул и повалился со скамьи.
Архаров даже не посмотрел на него - он знал, что выстрел был удачный, смертельный. Затем шагнул к столу, взял золотой кофейник, развернулся и пошел прочь из комнаты.
Он встал на крыльце, опустив дымящийся пистолет. Подбежали Тимофей, Ушаков, Максимка, Клашка Иванов, всех растолкал и пробился в первый ряд Федька.
Он был их командиром - а это значило, что ему ничего не надо объяснять подчиненным.
Архаровцы молча ждали - вдруг командир что-то скажет. А он, опустив голову, набычившись, не мог и не желал говорить, да и с крыльца сходить почему-то не хотел. Так и стоял: в одной руке английский пистолет, в другой французский кофейник.
Он сделал то, что должен был сделать, - уничтожил крысу. Как тот котишка из Каиновой басни. Две было возможности избавить Москву от этой крысы - выгнать навеки или убить. Выгнать не удалось. Но даже Шварц должен был бы понять - это наилучший выход из положения…