Богиня прайм-тайма
Шрифт:
– Давай на двадцатую минуту, – приказал Зданович.
Магнитофон проглотил наживку, и лента закрутилась стремительно, и побежали белые цифры, и полосы пошли по экрану. Пленка остановилась на крупном плане Алины Храбровой, которая сидела с идиотским лицом – глаза закрыты, брови подняты, губы сложены в колесо.
– Господи, – пробормотал Зданович. – Уберите это немедленно.
Режиссер нажал кнопку “Старт”, и все оказалось не так уж и ужасно – глаза открылись, брови вернулись обратно на лицо, и губы договорили то, что начали, когда бездушный “Бетакам” остановил их.
“Бетакам”
Храброва на экране “перешла к новостям культуры”, рассказала очередную историю про Большой театр и его очередную приму.
Прима с директором театра никак не могли решить, кто главнее, и очень из-за этого ссорились. Оттого что балерина была молода, блондиниста и “адски хороша собой”, как писали в старых берущих за душу романах, а директор – просто мужик в кургузом пиджачке, с лысиной и сигаретой, – все сочувствовали приме.
Директор что-то пробухтел про контракты, никто не понял толком, что именно, а прима пригрозила то ли немедленно вернуться в Лондон, где никто с ней никаких контрактов отродясь не подписывал, то ли податься в депутаты, и сюжет кончился.
Тут Бахрушин махнул рукой, и пленку остановили.
– Ну? – спросил он, рассматривая, как нечто диковинное, пачку собственных сигарет. На команду он не смотрел. – Кто скажет, о чем этот материал?
Ольга Кушнерева, приготовившая сюжет, пятидесятилетняя, возвышенная, очень трепетная, нежно любящая всех артистов, художников, балетмейстеров, резчиков по дереву, мрамору, металлу и стеклу, писателей, режиссеров, так сказать, всем скопом, встрепенулась и покраснела.
В “Новостях” ее всегда звали просто Ляля.
– Ляль, это вы готовили?
– Я, Алексей Владимирович, а что?
– Да то, что чепуха страшная, вот что!
Ляля поднялась со своего стула, прижала к груди полные руки и перекинула за плечо косу. У нее была коса, как из сказки про сестрицу Аленушку.
– Алексей Владимирович, но вы же знаете, какая сложная ситуация вокруг театра и как там все трудно и запутанно! Говорить более конкретно нельзя, мы можем людей задеть или оскорбить! А они такие ранимые, и Большой театр…
– Вот я, – сказал Бахрушин и сверкнул на Лялю стеклами очков, – тоже очень ранимый, но более конкретный! И до появления этой… как ее… которая контракт не подписывает, там были сплошные скандалы, в Большом театре! Теперь еще один скандальчик! Правильно? Именно в этом был космический смысл сюжета?! Больше нам нечего сказать зрителям потому, что мы сами ничего не знаем?! Ляля, вы тридцать лет на телевидении, что я вам объясняю! Это вы мне должны объяснять, как сюжеты делают!
Стеклянная дверь приоткрылась, и вошла Храброва, без каблуков и грима, в джинсах, черном свитере и лакированных ботинках. Ники, увлекшись разбором полетов, чуть было не пропустил ее.
Она вошла и хотела за спинами шмыгнуть в последние ряды, но Бахрушин заметил ее.
– Алина, я начал с сюжетов, потом и до тебя дойдем.
– А можно я пока сяду, Алексей Владимирович? – тоном девочки-отличницы,
Бахрушин тоже улыбнулся.
Лучше бы не улыбался. Все моментально опустили глаза, как будто самое интересное происходило как раз на полу.
– Некуда садиться, Храброва. Не будете в следующий раз опаздывать.
– Есть место, Леш, – встрял Ники. – Вот, пожалуйста.
Алина оглянулась, ища глазами это самое место, обнаружила Ники, и у нее стало странное выражение лица. Переступая через чьи-то ноги, она добралась до свободного стула рядом с ним, села и сказала тихо:
– Большое вам спасибо.
Он кивнул, не глядя на нее.
Без “сделанного” лица она казалась лет на десять моложе, и у нее была светлая кожа, и пахло от нее изумительно. И кто-то посмел написать ей, что она сука, перед самым эфиром, и она от страха свалилась под стол и не могла оттуда выбраться!
Разве можно после всего этого еще и смотреть на нее!..
– А вот этот Лондон в финале зачем? – продолжал Бахрушин. – Вся страна должна знать, что вообще-то она в Лондоне живет, а здесь у нее просто хобби в виде Большого театра? А Тургенев так расстроился, что тем же вечером уехал в Баден-Баден?
Ляля затрепетала и перекинула косу обратно.
– Ну, хорошая же девочка, – сказала она жалобно. – Хорошая, Алексей Владимирович!
– Да шут с ней, с девочкой! – Бахрушин достал сигарету, закурил и поморщился. – Мы же не девочек показываем, а новости! А это не новость, Ляля, а… тухлый огурец, и вы это понимаете так же, как и я!
Губы у Кушнеревой странно подвинулись, подбородок вздрогнул, и глаза налились слезами. Алексей Бахрушин никогда не позволял себе ничего такого, особенно во время публичного “разбора полетов”!
Пожилая редакторша Тамара Степановна посмотрела на шефа так, что все решили, будто сейчас у него из макушки должен немедленно повалить дым, сунула Ляле платок и, сильно перегнувшись вбок, зашарила по карманам – искала валидол.
– Да, и к режиссеру вопрос! Там был адвокат, в этом сюжете. Кстати, единственный, кто смог хоть что-то внятное сказать. Почему он был без титров?! Из чего я должен сделать вывод, что это адвокат?! Из того, что у него усы?! Было полное впечатление, что это и есть директор театра, а потом, когда появился второй с титрами, что это он директор, я совсем запутался! Что, черт возьми, мы все тут делаем? Резвимся на лужайке? Развлекаем сами себя, как можем?! А можем плохо?!
Храброва рядом с Ники глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и он все-таки посмотрел на нее.
У нее было серьезное лицо, и она, как в школе, подняла вверх руку.
– Можно я скажу, Алексей Владимирович?
Бахрушин мрачно посмотрел на нее.
– А потом я, – неожиданно предложил Ники. – Можно потом я скажу?
Бахрушин молчал.
Конечно, они знали. Все до единого. Ему было бы легче, если бы никто не знал.
Из-за того, что всем все известно, ему приходилось изо всех сил делать вид. Этот гребаный вид давался ему с каждым днем все труднее.