Богиня прайм-тайма
Шрифт:
Ники, слава богу, догадался и вытащил зажигалку из ее чашки.
– О, господи, – пробормотала суперзвезда, – как она туда попала?..
– Понятия не имею, – признался развеселившийся Ники и протянул ей зажигалку, как-то благополучно миновав вечную мужскую затею с вытягиванием руки, чирканьем колесиком, поднесением неравномерного пламени, от которого нужно успеть отшатнуться и непременно попасть в него сигаретой, а не волосами и не носом! Почему-то это считалось проявлением галантности – “дать прикурить даме”. Ники такую галантность не признавал, и оказалось, что Алина не признает тоже.
Он глотнул кофе и покосился на бутерброд.
Следовало переходить к делу, а он никак не мог собраться с мыслями. Вернее, мысль у него была только одна, и она казалась ему абсолютно верной, он сто раз со всех сторон обдумал ее и загорелся непременным желанием изложить. Теперь эта превосходная мысль казалась ему страшно глупой и неважной, ради нее не стоило и тащиться в ночь-полночь, обременять собой звезду.
Звезда подумала и тоже налила себе кофе.
У нее были длинные пальцы и высокая грудь, которую плотно облегала черная майка.
Ники посмотрел и отвел глаза.
Примерно после восьмой, а может, девятой романтической истории с очередной “девушкой его жизни” женская грудь, как основная составляющая романтизма, перестала занимать его воображение, а тут вдруг опять… заняла.
Храброва была с другой стороны Земли. Нет, с другой стороны Луны. Ее грудь уж точно не могла иметь к нему никакого отношения!
– Вы хотели мне что-то сказать, Ники?
Да, он хотел. Он все время хотел изложить ей свою умную мысль. Тщательно обдуманную со всех сторон.
– Ники?
– Извините, – пробормотал он. Щеки у него вдруг покрылись кофейным румянцем и все лицо стало одного цвета – ровного, коричневого. Алина смотрела с интересом.
– Алина, я вот что подумал… Про эти записки.
Теперь он старательно отводил от нее глаза – на всякий случай, чтобы она не подумала, что он маньяк или извращенец. И потому, что очень старался, получалось так, что он все время смотрит именно на ее грудь.
Черт, черт, черт!..
– В последнем случае, который был… при мне… вы прочитали записку, и текст тут же кто-то удалил. Я ее уже не видел.
– Да.
Ники воспрянул духом. Та самая конструктивная мысль вернулась в голову, можно было попробовать ухватить ее за хвост и надеяться, что она распугает все остальные, вовсе не конструктивные мысли… про грудь.
Давай. Отвлекись ты от этой груди, ей-богу!.. Тебе не пятнадцать лет, в конце концов!..
– Значит, человек, который написал записку, видел, что вы пошли в свой кабинет смотреть верстку. Логично?
Она раскапывала пальцами орехи в вазочке и, когда он спросил, бросила это дело и уставилась на него.
– Почему?
– Потому что записку удалили, как только вы ее прочли. Я пришел через пять минут, и там уже ничего такого. Пусто.
– Ну и что?
– Смотрите. Бригада работает. До эфира пятнадцать минут. Вы заходите в свою комнату. Этот ваш… писатель знает, что вы пошли смотреть верстку, входит в систему и ждет пять минут. Считает до ста. Или до тысячи. Потом сообщение удаляет. Вот и все.
Алина, казалось, изучает его лицо.
Все-таки у него чудовищные глаза. Такие бы графу Калиостро, а никак не этому парню с неопределенной внешностью и разноцветной физиономией!
– Что – все, Ники?
– Нам остается узнать, кто из вашей команды видел, что вы пошли читать верстку. А это точно не сорок человек!..
– Да все видели!
– Не правда, – сказал он хладнокровно. – Почему все-то? Я вот, например, нет. Операторы и звуковики точно не видели, они в это время в студии. Зданович в аппаратной на третьем этаже. Кто остается? Выпускающий и пара редакторов. Разве нет?
Она молчала.
– Послушайте. – Ники зажег сигарету и почему-то не стал курить. Дым приятно щекотал ему ноздри. – Если это кто-то, допустим, из операторов, можно очень просто установить.
– Как?!
– Значит, кто-то из них в это время болтался по коридору, следил за вами, а потом опрометью кинулся к компьютеру.
– Но мы-то не установили!
– А вы думаете, что тот раз был последним? – спросил он.
Да. Конечно.
Конечно, он прав. Продолжение последует. Бог троицу любит. Один раз все сошло благополучно, и во второй тоже! Скорее всего сойдет и в третий.
– Я хотел вам предложить вот что. Как только вы… увидите что-то такое в своей верстке, в ту же секунду, даже не читая, бегите в “новости” и смотрите, кто сидит за компьютером. Я думаю, что кто-то один. Максимум двое или трое. Из них выбрать проще, чем из всей… бригады.
– Господи, я же не комиссар Рекс! – воскликнула она. – Что значит – бегите?! А если это случится не перед эфиром?! Перед эфиром в системе никто не сидит, а днем-то все сидят!
– Да не все, – повторил он с досадой и ткнул в пепельницу сигарету. От нее отвалилась колбаска серого пепла. – С чего вы взяли, что все? Это вам кажется!
Корреспонденты на выездах, редакторы в курилках!
Операторов нет, и звуковиков тоже, что им днем в редакции делать! Ну, будет не три человека, а пять. А я попрошу Бахрушина, чтобы Кривошеев записи с камер слежения нам показал.
Храброва помолчала и поболтала в турке остатки кофе.
– Сварить еще? – спросила рассеянно.
– Нет, спасибо.
Как будто он сказал ей, что ни минуты больше не может прожить без ее кофе, она встала, подошла к плите и стала мыть турку. Потом насыпала в нее коричневый порошок. Головокружительный наркотический запах поплыл, наполнил воздух.
Ники следил за ней.
Зачем он полез в это дело?! Своих забот мало?! Драйва не хватает? Или чего там? Экстрима, что ли?
На данный момент Ники Беляеву вполне хватало и драйва, и экстрима. Бахрушин забрал кассету из диктофона и обещал что-то такое с ней сделать, куда-то отнести, но Ники, в отличие от них, выросших в теплицах и оранжереях и уверенных в том, что система их защищает, как защищала всегда, был убежден, что надеяться нужно только на себя.