Богомол
Шрифт:
Утро началось с неприятного инцидента.
Анин сидел и наблюдал, как размазанные предметы принимают очертания. В некоторой степени в эти минуты богомол, если и существовал, то стал чем-то незначительным и далеким. Подспудно Анин уже понял: пока не придет полноценный день, насекомое будет ждать. Парень смотрел в окно, на деревья в лесу, на забор, казавшийся нарочно устроенной кем-то преградой на пути к свободе.
Свет крепчал. До восхода солнца оставалось
Анин чувствовал голод. Вчера вечером он был не так силен, но сейчас, после бессонной ночи, заявил о себе в полный голос. Впрочем, голод становился несущественным, стоило призадуматься о том, что им несет новый день. Чем светлее за окном, тем более четкой становилась у Анина мысль. Как парень не стремился убедить себя, что отец забьет тревогу уже сегодня, он вынужден был признать — им предстоит провести в этом доме минимум еще одну ночь. Если, конечно, они выживут после очередных попыток богомола добраться до них.
От этой мысли мутило больше, чем от голода.
Впереди — долгий-долгий день постоянного напряжения, без еды, без воды, без возможности хоть как-то отвлечься, без всякой надежды, что именно сегодня к ним придут на помощь, после чего наступит ночь, вторая по счету и более жестокая, ведь они будут измождены гораздо сильнее, чем сейчас.
Их ждал сущий кошмар.
В какой-то момент Сергей Анин испытал непреодолимое желание дать волю слезам. Глаза набухли, пришлось приложить усилие, чтобы не разреветься.
Все еще впереди, стучала издевательская мысль. Очень скоро ты перестанешь сдерживаться, некие абстрактные правила приличия уйдут в тень, как и все твои принципы, утверждающие, что ты — личность. Они растают, превратятся в то, чем являются — в ничто.
Анину захотелось подсесть к кому-нибудь, даже к Донскому, выговориться, обнажить то, что у него внутри. Пусть его похлопают по плечу, успокоят, просто скажут Что-нибудь приятное, убедят, что испытывают нечто похожее, убедят, что не он один в подобном мраке, пусть и пронизанном лучами восходящего солнца, что не только у него крепнет ощущение, будто в голове вот-вот что-то лопнет, последняя преграда на пути безумия.
Анин, конечно, не сделал этого. Ни к кому не подсел, даже не привстал и не заговорил ни с кем. Он лишь сжал зубы, словно испытывал сильнейшую боль, пытаясь не думать, когда же эта боль пройдет сама собой.
Кроме Анжелы Маверик никто не спал, каждый сидел на своем месте и не смотрел на других. Мельком взглянув на них, Анин пришел к шокирующему выводу. Маверик в сравнении с ними можно было считать счастливой. Потому что она спала.
Буквально минут через десять Анин получил доказательства того что, ошибся.
Девушка, свернувшаяся калачиком в углу между передней комнатой и шкафом, закупорившим кухню, дернулась и закричала.
Мощный, во всю силу легких, истошный крик.
Трое парней и молодая женщина вскочили на ноги. Сурта направил ружье в окно. Анин сначала задержал взгляд на видимой части двора, затем, посмотрев на Маверик, все понял.
Девушка стала жертвой кошмара. Она приняла сидячее положение. Крик оборвался, как только она полностью проснулась. Анжела затравленно осмотрелась, увидела лица своих одногруппников, и едва не заплакала то ли от облегчения, то ли от возвращения в прежнюю реальность.
— Твою мать… — процедил Сурта. — Так мы только внимание к себе привлечем.
В течение следующей минуты они следили за окнами и прислушивались, не даст ли о себе знать богомол. Как он отреагирует на шум в доме?
Однако признаков насекомого не было.
Сергей Анин посмотрел на девушку, на побледневшее, влажное лицо и спросил:
— Привиделось что?
Маверик кивнула, облизнув губы.
— Да, — она слегка поморщилась.
Ее вопль как будто еще стоял у них в ушах. Некое равновесие, возникшее благодаря уходу темноты, оказалось нарушено.
Анжела Маверик ерзала, сидя на полу, и Донской, не глядя на нее, заявил:
— Ну что, друзья-приятели? Я знаю, чего нам всем хочется. Давайте решать наши проблемы, пока тихо. Кустики далеко, придется идти в нишу. Давайте сходим каждый по разу.
Донской направился туда первым, за ним — Олег Сурта.
Анин закрыл глаза и незаметно, как бы обхватив голову руками, приложил руки к ушам, когда пришел черед девушек.
Начинался новый день.
Солнце взошло уже несколько часов назад.
Единственный плюс прошедшей ночи — прохлада — сходил на нет. Чем дальше, тем наглее отвоевывала духота свои вчерашние права.
Богомол по-прежнему, спустя столько времени после рассвета, не давал о себе знать. Молодые люди прислушивались к тишине вокруг дома, к робкому пению какой-то одинокой птицы в лесу и ждали. Рано или поздно что-то ведь должно произойти.
Анжела Маверик, которую молчание давило, как нечто материальное, прошептала:
— Послушайте, вы не думаете, что этой мерзости нет возле дома? Она просто взяла и упорхнула отсюда и теперь далеко?
Идея притягательная, подумал Анин.
Маверик, словно ободренная отсутствием быстрых категорических возражений, добавила:
— Чего этой твари ждать? Мы ведь можем сидеть здесь очень долго.
Донской ухмыльнулся и покачал головой.
— Богомол тоже может сидеть в кустах за домом очень долго. Может дольше, чем ты думаешь.
Его поддержала Ольга Сурта, ее голос переполняло сожаление: