Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Да, прекрасная моя Темань, такой поступок не может оставаться безнаказанным. А как ты хотела, голубушка? Впрочем, я согласна простить тебя, если ты проявишь чуть больше благосклонности, чуть больше ласки...
Уста Дамрад щекотали дыханием и словами скулы Темани, не касаясь, впрочем, кожи. Нечему было отзываться в её душе, порванные струны смолкли, но глухая боль рвалась стоном из груди, а зубы стискивались. Легонько, почти невесомо гладя её щёки, Владычица приглушённо-бархатно дышала в губы Темани:
– Да, признаю, красивые женщины – моя маленькая слабость... Но одной лишь красоты мало,
– Государыня, у меня есть супруга, – глухо проговорила Темань, отворачивая лицо.
– Супруга, которая тебя, увы, совсем не ценит так, как должна бы! – Дамрад настойчиво заглядывала ей в глаза, вгоняя в оцепенение чёрным холодом зрачков. – И часто пренебрегает тобой. А ты достойна восхищения, поклонения, обожания... Достойна быть первой и единственной!
– Боюсь, Владычица, твоя наследница не потерпит такого соперничества, – проронила Темань, пытаясь осторожно, вежливо высвободить руки, которые Дамрад сжимала в своих.
– Да, Санда несколько ревнива, – усмехнулась Владычица. – Но нет такого дела, которого я бы не могла уладить. И с ней как-нибудь утрясём, не сомневайся. Ну же!.. Что ты на это скажешь, прекраснейшая из женщин моего государства? Я ведь не о многом тебя прошу – всего лишь о капельке твоей ласки... Заметь – прошу, а могла бы приказать. – Дамрад значительно выгнула бровь с холодно-пристальным блеском в непроницаемой глубине глаз.
– Я должна подумать, Великая Госпожа, – только и смогла выдавить из себя Темань.
Мертвящее омерзение давило на её сердце. Дома Темань долго мылась, но ощущение грязи и скверны не покидало её... Над нею словно надругались на могиле дорогого, близкого друга. Даже не друга – ребёнка, которого она вынашивала два с половиной года, и которого Дамрад убила одним мановением могущественной руки. Боль потери гулко, как отзвук погребального колокола, гудела в душе, опустевшей и погрузившейся в зимний мрак. Исчезло время и пространство, неважна стала погода и пища... Темань сидела за письменным столом, уставившись на рукопись, которую ей всё-таки отдали – заставили взять назад. Титульный лист уродовала, словно выжженное клеймо, печать Дамрад и резолюция: «Доработать». Доработкой это можно было назвать лишь с намеренной издёвкой. Сделать предлагаемое со своей книгой Темань не могла, не находила в себе сил. Всё равно что убить собственной рукой...
Её остекленевший взгляд заблестел, скользнул в сторону горящего камина. Уж в самом деле, лучше убить. Взяв рукопись, Темань бросила её в огонь и расхохоталась. Безумный отсвет огня плясал в её зрачках, блестел на клыках,
Нет, она не сошла с ума, хотя в груди всё было мёртво, недвижимо. Оставались ещё черновики, но их Темань не стала уничтожать, махнув рукой. Главное, сгорела эта проклятая печать на титульном листе и эти ненавистные, чужеродные вклеенные листки с «советами по доработке». И страницы, к которым прикасались руки Дамрад, уже не были прежними – они стали нечистыми, словно засалившись, и даже строчки на них выли и хохотали оборотнями, насмехались над собственным автором, навсегда переродившиеся, чужие.
Темань бродила по пустому дому в халате, с неубранными волосами, струившимися по спине золотистым водопадом. Озябнув, закуталась в плед и велела подать чашку отвара со сливками, да погорячее. «Я должна подумать», – эхо собственных слов корёжило ей душу. Над чем думать? Уж лучше самой сигануть... следом за рукописью.
Впрочем, эту мысль Темань с содроганием отбросила, потирая пальцами шрамы. Она не верила, что Дамрад зайдёт настолько далеко, чтобы взять её силой: вряд ли Владычица захочет ссориться с Севергой, она сама говорила, что очень высоко ценит её. Такими кадрами, как Северга, не разбрасываются. Дамрад, прежде всего, правительница и думает об укреплении своей власти, а без надёжных слуг, на которых можно опереться, никакая власть не удержится.
На следующий же день Темань зашла в издательство и расторгла договор о сотрудничестве. Сперва она хотела сделать это письмом, но потом всё-таки заглянула туда лично. На все уговоры она ответила коротко и жёстко:
– Боюсь, у нас с вами слишком разные взгляды, чтобы поддерживать какие бы то ни было отношения.
«Не люблю доносчиков», – добавила Темань про себя. Самым неприятным было то, что издавалась она там уже давно, налаженное дело разрушилось в одночасье. Но уходила она не в никуда: другие печатные дома уже давно пытались переманить её к себе.
Вскоре ей принесли обитую алым бархатом коробку в форме сердца. С белоснежной атласной подкладки в глаза ей ослепительно сверкнуло бриллиантовое ожерелье изумительной красоты: камни располагались в виде лиственного узора, так что ожерелье имело вид оплетающего шею венка. О цене этого сокровища и подумать было страшно, Северга никогда не смогла бы подарить Темани подобное... Впрочем, в следующий миг Темань нахмурилась с глухой болью и досадой: она уже давно не носила нарядов с открытой шеей, а значит, о таких украшениях следовало забыть навсегда. Но не примерить это великолепие хотя бы дома перед зеркалом она не могла.
В высоком зеркале на дверце платяного шкафа отражалась золотоволосая красавица в белом полупрозрачном неглиже. Её длинную шею окутывал бриллиантовый лиственный венок, который полностью закрывал шрамы. Верхняя часть ожерелья была изготовлена наподобие ошейника, с которого спускалась алмазная бахрома, а нижняя лежала на груди царственно и богато. Пожалуй, слишком богато, даже вызывающе, в духе Санды. Такой перебор с роскошью и дороговизной был не во вкусе Темани, хотя украшения она любила и носила – на запястьях, пальцах, в ушах и волосах. Но – поскромнее, потоньше, дабы подчёркивали и дополняли образ своей носительницы, а не затмевали его собой.