Больше, чем игра
Шрифт:
– О чем это ты? – быстро спросил Воронин.
– Понимаешь, я… – Егор запнулся, вспомнив про спрятанный в ящике письменного стола магнитофон: Черт! Чуть не ляпнул впопыхах. Нельзя говорить, что я вчера провел против Дениса такой же прием. Нельзя!
– Что – ты? – нетерпеливо спросил Воронин.
– По‑моему, я узнаю этот удар, – сказал Егор. Он указал пальцем на фотографию, избегая коснуться нее. – Это прием из японского фехтования, называется кэса‑гири, монашеский плащ. – Егор уже вполне совладал с собой и заговорил спокойнее, более уверенно, несколько даже отстраненно: – Я читал, что самураи таким ударом разрубали человека надвое, от плеча до пояса. А здесь, видимо, дистанция была слишком велика, удар был нанесен самым кончиком меча…
– Удар, тем не менее, смертельный, – заметил Воронин.
– Да, –
– А скажи‑ка мне, милый друг, откуда ты почерпнул сведения о приемах японского фехтования? – спросил Воронин, хитро щуря глаз. – Ведь ты, насколько мне известно, занимался всерьез шпагою.
– Я и кэн‑дзюцу занимался, – сказал Егор. – Правда не так серьезно, по самоучителю. Наверное помнишь, одно время весь город был наводнен такими тощенькими брошюрками: каратэ, кунг‑фу, таэквондо, айкидо, кэндо, ну и так далее…
– Припоминаю что‑то такое, – кивнул Воронин. – Выходит, ты набрался мудрости из какого‑то профанского самоучителя?
– Ну, некоторое рациональное зерно там все же было, – сказал Егор. – Нужно только знать, что выбрать. А у меня кое‑какой практический опыт в фехтовании имеется, вот я и выбирал, синтезировал, импровизировал…
– Тоже мне – Миямото Мусаси, – проворчал Воронин. Потрогал ящик стола, но открывать не стал, а вместо этого достал из кармана блокнот – точь‑в‑точь как у Копаева – и авторучку. – Как, ты сказал, называется этот удар?
– Кэса‑гири, – повторил Егор.
Воронин, однако, записал в блокноте что‑то другое.– Посмотри, все верно? – спросил он, показывая блокнот Егору.
Там было написано: Сегодня в шесть у меня дома.– Да, все верно, – сказал Егор.
Воронин поднялся, пряча в карман блокнот и авторучку.– Ладно, пойду замолвлю за тебя словечко Копаеву. Думаю, он тебя больше парить не станет, но ты все‑таки посиди здесь пока, а то он еще обидится.
И ушел. Егор, пока ждал возвращения Копаева, подумывал, не открыть ли верхний ящик стола и не испортить ли вредному следователю магнитофонную запись, но решил не заниматься подобными глупостями. И слава богу, что Егор не полез в стол, так как Копаев вернулся очень скоро, а вернувщись, великодушно разрешил гражданину Трубникову идти на все четыре стороны. Гражданин Трубников не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью и с большим облегчением покинул негостеприимные стены Кмровского РОВД. Домой Егор вернулся почти в пять часов вечера. Постоял в прихожей, привалившись спиной к двери и прикрыв глаза. Стоял долго; в голове было пусто, и на душе тоже было пусто. Потом мысль все‑таки появилась – одна, простая: надо бы пожрать чего‑нибудь. Желудок отозвался согласным урчанием. Не расшнуровывая, Егор стащил с ног кроссовки и прошлепал на кухню. Сварганить что‑нибудь этакое… скоропалительное. Он заглянул в холодильник. Яичницу? Пойдет. Достал три яйца, зажег на плите газ и поставил на огонь небольшую сковородку. Взял одно яйцо, взмахнул ножом – лезвие с хрустом разрубило яичную скорлупу – крак! – и больно ударило по ладони. Ч‑черт! Вместе с вязким содержимым яйца на сковородку упала отбитая половинка скорлупы. Черт! Черт! Егор посмотрел на ладонь – пореза не было. Выловил из сковородки скорлупу и бросил в мусорное ведро. Оставшиеся два яйца он разбил аккуратнее, посолил яичницу, вымыл руки и сел на табурет, обхватив колени дрожащими пальцами. Денис, Денис. – Егор покачивался на табурете, словно впав в транс. – А ведь в парке он пытался что‑то такое мне рассказать. Он сказал, что уходит, совсем уходит. И еще он сказал, что посвящен в какую‑то тайну. Да. А я не стал его расспрашивать, хотя он, кажется, ждал этого, и, может быть, рассказал бы мне про свой секрет… Но я не спросил… Теперь он мертв, а я ничего не знаю. Яичница пригорела. Воронин жил неподалек от Егора, на соседней улице. Минут пять ходьбы, от силы – семь, если совсем не спеша. Егор вышел из своей квартиры без десяти шесть, спустился с пятого этажа, демонстративно глядя в сторону, миновал лавочку со злоязыкими бабками, пересек двор по диагонали, прошел мимо бетонного забора двухметровой высоты, ограждавшего территорию рынка, и дальше – мимо шеренги ларьков, торгующих жвачкой, шоколадками, сигаретами, крепкими и не очень напитками, пересек проезжую часть улицы и нырнул во второй подъезд девятиэтажного кирпичного дома. На шестой этаж он поднялся лифтом; в лифте пахло табачным дымом, валялись окурки, сожженные пластмассовые кнопки панели управления были заменены негорючими алюминиевыми. К двери квартиры 59 Егор подошел без трех минут шесть, коротко позвонил. Дверь открыл сам Воронин, одет он был по‑домашнему: в черные тренировочные штаны с отчетливо наметившимися вздутиями на коленях и светло‑серую трикотажную майку с надписью We Are The Champions.– Заходи, – сказал Воронин.
Егор зашел. Воронин запер дверь.– Мои в спорткомплекс пошли, на тренажеры, – сказал он. – Мы можем спокойно поговорить. Пошли на кухню.
Пошли на кухню. Кухня в квартире Воронина была раза в два просторнее кухни в однокомнатном жилище Егора – квартира улучшенной планировки, понимаешь. Воронин зажег газ и поставил на огонь приплюснутый японский чайник пожарно‑красного цвета с жестяным свистком на коротком обрубке носика. Егор сел на табурет сюоку от кухонного стола, прислонился к прохладной стене спиной и затылком и сказал:
– Знаешь, я тут припомнил кое‑что. Вчера, после того, как мы с Денисом…
Голос у него вдруг предательски дрогнул, но Егор быстро восстановил над собой контроль и продолжил:
– В общем, он сказал мне, что уходит, совсем уходит из тусовки толкинистов. Еще сказал, что он теперь – посвященный. Когда я спросил, во что его посвятили, он сказал: в тайну. Ну, я как бы с пониманием покивал и больше не стал его расспрашивать…
Воронин, достававший из кухонного шкафчика чашки, быстро обернулся.– Посвященный в тайну, говоришь? Он не сказал подробнее, что это за тайна?
– Нет, – покачал головой Егор. – Я же говорю тебе, я не стал его расспрашивать, а он не стал ничего рассказывать.
– Это почти что ничего. – Воронин отвернулся, выключил засвистевший чайник, из заварочного чайника налил в чашки темно‑ коричневой жидкости, разбавил кипятком и сел за стол. – Сахар, варенье, хлеб, масло – бери сам, чего хочешь. – Себе Воронин сделал сладкий чай, намазал маслом толстый кусок белого хлеба, а масло сверху – еще и крыжовниковым вареньем; поощрил Егора, махая левой рукой: – Давай‑давай, действуй.
Егору есть не хотелось; он просто отхлебнул чая и зачерпнул ложечкой варенья. Варенье было густое, как мед, и такое же сладкое, ягоды лопались на языке маленькими зарядами душистого сиропа. И зернышки, мелкие зернышки, которые Егору почему‑то очень нравилось давить зубами.
Воронин, быстро разделавшись с первым бутербродом и принимаясь сооружать второй, спросил как бы невзначай:
– Слышал, что в городе говорят про все эти убийства?
– Слышал, – кивнул Егор. – Разное говорят. Одни говорят, что маньяк у нас в городе объявился. Другие – что местные бандитские группировки теперь на своих разборках на мечах рубятся, такой у них нынче метод выяснения отношений…
– Ты, я вижу, настроен скептически, – заметил Воронин.
– Да ну, чушь собачья. – Егор пожал плечами. – Звучит слишком безумно, чтобы воспринимать это всерьез. Мечи, дуэли…
– Это может быть настолько безумным, чтобы оказаться правдой, – сказал Воронин и откусил от бутерброда здоровенный кусок, давая Егору время переварить услышанное. Прожевал и добавил: – Между прочим, триста лет назад дуэль, как способ разрешения конфликтов на личном уровне, была вполне обычным делом.
– Так то триста лет назад, – сказал Егор, начиная догадываться, к чему клонит Воронин, но все еще не желая делать выводы, к которым его настоятельно подталкивали. – Многое, знаешь ли, изменилось за последние триста лет.