Братоубийцы
Шрифт:
Не кричите! Не тряси кулаком, Мандрас! Эй вы, не отходите от двери! Бог говорит, имейте к Нему почтение! Я только рот, а Он - голос. Слушайте!
Пришли мы в партизанский лагерь, Бог остановился, открыл рот, заговорил. Никто Его не слышал, один я. Подсказывал Он, а я повторял Его слова и говорил с партизанами.
Помолчал отец Янарос, вытер краем рукава взмокший лоб. Он весь дымился и горел огнем, пока говорил, и теперь вдруг впервые понял, что все то, что он наговорил народу, было правдой, да, каждое слово – правда, и только теперь он это понял. Все
– Ну и что? – спросил Мандрас раздраженно. – Брось-ка, батюшка, пышные слова. Сыты мы ими по горло. О чем говорил с "красными шапками"? О чем договорился? Боюсь я тебя, отец Янарос, быстро ты загораешься. Смотри, не сожги нам деревню!
– Не сожги нам деревню, отец Янарос! Не сожги нам деревню! –раздались отовсюду голоса. Забушевал народ, расходился, как море.
Отец Янарос затряс рукой. Люди затихли. Снова раздался его низкий голос:
– Святой это миг, дети, когда народ доходит до края пропасти – и вдруг видит перед собой пропасть, протягивает руку и хватается за одежды Божии. Протянул Кастелос руку, схватился за одежды Божии – и пришло спасение!
– Слова! Слова! Слова! – вопил Мандрас. – Говори прямо: чего ходил, что затеял там, наверху, со своим сыном-предателем? Эй, пусть кто-нибудь кликнет капитана! Беда, пропадаем! Послушай теперь, что я тебе скажу, отец Янарос. Подумай хорошенько, прежде чем класть на блюдечко ключи от Кастелоса и вручать их партизанам! Слышишь, отец Янарос? Слышите, кастельянцы и соседи? Выслушали одного, выслушали другого – теперь судите!
– Прав, прав старый Мандрас!
– Прав отец Янарос! гремели другие голоса. – Хватит уже!
Тряс отец Янарос руками, тряс ногами, прямо плясал на завалинке, чувствовал, что весь он в печи Божьей, огнем горит. Да кого ему еще бояться? В груди трепетала бессмертная душа.
– Дети мои! – закричал он. – Великое горе придавило нас к земле, великий страх. Вставайте! Кучкой овец мы стали, и каждый день мясник выбирает по одной и режет. Доколе? Вставайте, все вместе! Вот что приказал мне Бог сказать вам: вставайте!
Он повернулся к Кириакосу. Тот уже протиснулся к нему и смотрел на священника с раскрытым ртом, и глаза у него блестели.
– Кириакос, сынок, – сказал отец Янарос, – ступай в алтарь, принеси мне Евангелие с престола. И оно пойдет с нами!
– Мы уже встали! – кричал медник, размахивая высоко над головой палкой. – Вперед, ребята!
Но старый Мандрас растолкал народ и двинулся к воротам.
– Все верные, – кричал он, – идите за мной, все верные! Все, что мы видели и слышали, пойдем расскажем капитану. Западню устроил нам здесь отец Янарос!
Он уже дошел до ворот, за ним шли старосты, сыновья и батраки. Повернулся к народу, шумевшему и бурлившему, как море, не знавшему, к кому примкнуть.
– Если веруете, во Христа, братья, – крикнул он, – не будет топтать деревню партизанский сапог! А с тобой, отец Янарос, попомни, мы еще посчитаемся!
Сказал, и ушел со своими, торопливо направляясь к казарме.
Но
– Если веруете во Христа, дети, стойте, слушайте меня. Я знаю точно: решили партизаны сегодня вечером, в Великую субботу, атаковать Кастелос, все растоптать, сжечь, перерезать, камня на камне не оставить. Одно только спасение – в примирении... Партизаны спустятся, никого не тронут – поклялись в этом – будут, говорят, уважать жизнь, честь и имущество, и мы отпразднуем все вместе, как братья, в мире, Воскресение Христово. Благословенно имя Господне, дети! Кастелос первым откроет путь к примирению. И кто знает замыслы Господни – может, в том Его воля, чтобы от бедного нашего селения пришла спасение эллинству?
Он грозно вращал глазами, полы рясы взвились, как крылья.
– В эту самую минуту, как я с вами говорю, дети, – закричал он, – стоит рядом со мной Бог и радуется. Никто Его не видит, но я, иерей, Его вижу. Верьте мне: меж двух бесов, дальше за двумя бесами, красным и черным, пролагает Он дорогу и манит нас. Идите!
У людей мурашки пробежали по спине; пять матерей разглядели справа от старика, на приступке – свет, белоснежный хитон и два сверкающих глаза.
И в этот миг раздался дикий вопль, и Кириакос, бледный, обезумевший, одним прыжком выскочил из церкви за порог.
– Братья! – кричал он, задыхаясь. – Пречистая плачет!
Взвыл народ, бросился к Кириакосу, окружил его, сдавил. Прислонился тот к стене, на губах – хлопья пены.
– Что ты говоришь, Кириакос?
– вопил народ. – Ну, говори же!
– Ты Ее видел? Ты Ее видел?
– Плачет! Видел! Пошел я взять Евангелие, только подошел к иконостасу, поднял глаза. Поднял глаза, приложиться хотел – и что вижу? Две больших слезы текут у Пречистой из глаз! Плачет! Плачет! Да не душите меня! Пойдите посмотрите!
Отец Янарос только услышал – соскочил с завалинки, склонив голову, работая локтями, стал пробиваться сквозь толпу к двери. Знал он Кириакоса: тоже нашелся духовидец, померещилось! Но может и правда – увидела Чудотворная Заступница, что беда повисла над Ее селением и заплакала?
– Пропустите, пропустите! – кричал он. – Что вы кричите, что таращите глаза? Она же Мать, болеет о детях своих и плачет. Пропустите!
– Хотим увидеть! Увидеть! – завывали люди. – Прикоснуться!
И старая Кристалления сбросила за спину черный платок.
– Пречистая! – завопила она. – Ты Мать, и я мать. Выпью слезок Твоих, сердце оживет!
Вскрикнула она тонким голосом и упала без чувств. Подхватили ее другие старухи, ее товарки: кира Мариго, Христина, Деспина, Зафиро – завопили и они.
Отец Янарос уже добрался до порога церкви, протянул руки, ухватился за косяки.
– Стойте! – приказал он. – Никто не войдет. Разнесете мне скамьи и паникадила, и Плащаницу! Подождите, я пойду Ее вынесу.
Но народ бесновался, раздавались дикие крики, вопли, рыдания.