Братоубийцы
Шрифт:
Она раскинула руки, привалилась к скале, ладони разжались, она уже не боролась и закрыла глаза.
– Сука! Подлая сука! Ты мне противна! – рычал над нею мужчина.
На мгновение услышала женщина: далеко-далеко, отсюда, на краю света, поют люди и воет собака. А потом вены на шее и бедрах вздулись, кровь в них гулко застучала, словно бич, а потом – глухая тишина, будто мир развалился и затонул. А волосатый мужчина на ней, сам того не желая, сам не ведая, что говорит, впивался ненасытно толстыми окровавленными губами в
– Любовь моя... Любовь моя...
Сколько часов, сколько секунд прошло? Мужчина и женщина, обессилевшие, сидели теперь на камнях и с ненавистью смотрели друг на друга. Женщина вдруг уронила голову и зажала ее между колен, она почувствовала невыносимое отвращение ко всему своему телу, словно свалилась в навозную яму и не могла отмыться, отскрестись. Волны смрада прокатывались по телу. Она достала платок, стала яростно вытирать рот, шею, грудь. Платок напитался кровью.
Она подняла голову, исподтишка взглянула на мужчину: он с ворчанием ходил взад и вперед. Глаза его были прикрыты густыми бровям; громадные ручищи доставали до колен, он тяжело ступал, неуклюже, как медведь.
– Свинья... свинья… – прошептала сквозь зубы женщина и опять уронила голову на колени.
Ей хотелось уйти, но сладкое изнеможение овладело телом. Если бы можно было закрыть глаза и подремать!
Но мужчина уже стоит над ней, в бешенстве топает ногой.
– Сука, видеть тебя не могу, убирайся! И скажи своему любовнику: не быть ему командиром!
И он пнул женщину. Та вскочила.
– Свинья! – закричала она громко. – Свинья!
Она запахнула грудь, убрала под скуфью волосы, повернулась, чтобы уйти.
И в это самое мгновение из-за скалы показался юный паренек.
– Капитан Дракос, – сказал он, понимающе подмигивая, – тебя спрашивает твой отец.
Отец Янарос еще стоял у костра и грелся. Дрожь волнами пробегала по его старому кряжистому телу. В нем уже заговорил рассудок и крепко его бранил. «Эй, отец Янарос, – говорил он, –сердце у тебя многострадальное, а легковерное, как флюгер, и понесла же тебя нелегкая в ров львиный. Возвращайся назад, пока не пришел твой сын. Тогда пощады не жди!»
Но в этот миг появился, медленно и тяжело ступая, его сын. Огонь костра бросал отблеск на его лицо, на тяжелые челюсти, на черную колючую бороду, на горбатый бараний нос. Ручищи его свисали до колен.
Он обвел всех медленным взглядом; бойцы расступились, давая ему дорогу; комиссар Лукас шагнул было к нему, хотел стать рядом, но тот взглянул на него по-бычьи, гнев вспыхнул в глазах, и он отвернулся и плюнул в костер.
– Где отец Янарос? – спросил он, расстегивая душивший его воротник.
– Я здесь, – ответил старик и отошел от костра, где он стоял и грелся.
Губы сына насмешливо изогнулись.
– Добро пожаловать, – проворчал он.
–
– Я слушаю.
Партизаны придвинулись, затаили дыхание.
– С глазу на глаз, – сказал старик.
– У меня нет секретов от товарищей. Говори открыто. Ну, чего пожаловал в такой час? Какой ветер тебя принес?
– Ветер Божий. Подул он, подхватил меня и принес в твой лагерь. У меня есть к тебе слово от Бога. Скажу его и уйду.
–Я слушаю.
– Не жаль тебе греков? Куда мы катимся? Пропадем ведь! Малым народом сделал нас Бог, а если продлится это зло, то и духу нашего не останется. Разрушены деревни, сожжены дома, пещеры переполнены женщинами и сиротами. Пожалей их! Три раза вы брали Кастелос, три раза у вас его отбирали. И каждый раз оставляли вы за собой, вы, и черные, красные, одни головешки. До каких пор? Пришел я сегодня ночью в горы крикнуть вам: до каких пор? Я кричу это и другим: до каких пор? Я иерей Божий и долг имею от Бога ходить между вами и взывать: любовь! любовь!
Командир расхохотался.
– Любовь! Любовь! И не надоело тебе? Ты для этого пришел в горы? Винтовка! Винтовка! Вот тебе наш ответ. Возвращайся-ка домой!
– Я же сказал, что у меня есть к тебе разговор. Не уйду.
– Я слушаю, говорю тебе. Но оставь только, добром прошу, эти свои разговорчики о Боге да о любви. На нас твои заговоры не действуют. Говори без уверток: зачем пришел?
– Сдать тебе свою деревню, Кастелос.
Командир повернулся к партизанам.
– Принесите отцу Янаросу раки, пусть выпьет. Согреется и окрепнет.
Он повернулся к отцу, голос его насмешливо дрогнул.
– Продолжай, старик. Начал ты хорошо. Давай дальше!
– Не смейся! – гневно проговорил священник. – Нелегко мне сдать деревню, нелегко и тебе будет ее взять. Не в моих и не в твоих руках Кастелос. Он в руках Божьих, Говори с почтением.
Девушка принесла бутылку раки и два стакана, налила их.
– Я в горячительном не нуждаюсь, – сказал командир, отодвигая стакан, которые протянула ему девушка. – Дай старику.
– И я не нуждаюсь, – раздраженно сказал отец Янарос. – И что ты тут мне заладил: "старик", "старик"? Я не старик.
Они минуту помолчали. Смотрели друг другу прямо в глаза, подстерегали один другого, отец и сын, молчали.
«Нет, это не человек, это не мой сын, прости Господи! – кричал в душе отец Янарос. – Не верю я ему, не сдам деревню, уйду!»
Не на месте было сердце и у сына. Смотрел он на отца, и в глазах темнело. Чего он только не перенес от него, когда был мальчишкой, зверем неукротимом, и бился этот старик, чтобы сделать из него человека! Боялся он отца, ненавидел, однажды ночью поджег на нем одеяло, хотел сжечь. И в ту же ночь перепрыгнул через стену во дворе и убежал. И никогда больше не возвращался.