Братоубийцы
Шрифт:
Так из чего же сделано тело человека, что оно может давать и получать такое счастье? Что такое губы – кусок мяса, а прикасаются они к твоим губам, и в голове темнеет? Великое счастье чувствовал Дракос, прижимаясь к женскому телу, сама душа в эти минуты превращалась в плоть, и она радовалась крепкому объятию. И он возвращался на рассвете на корабль со связками бананов и ананасов, и с шелковыми платочками, надушенными камфорой и мускусом.
Бывало и так, что смерть взбиралась на корабль, и они вступали с ней в схватку, гнали ее, нагло рассевшуюся, с носа корабля. Море опять затихало, и моряки вытаскивали на палубу котел с дымящимся мясом, бутылки ходили по кругу, они пьянели, и каждый начинал
Что это была за жизнь! Вое в ней было: и контрабанда, и позор, и удаль! Однажды он поднял мятеж на одном из кораблей: собрал вокруг себя команду, схватил пьяного капитана, запер его в трюме и сам встал за руль, потому что поднялся шторм, корабль был в опасности, а капитан с двумя желтыми женщинами на коленях пьянствовал в каюте. В другой раз на них напали японские корсары, разгорелась ожесточенная схватка в открытом море, капитан Дракос захватил трех корсаров, привязал их на корме, отвез в Гонконг и продал.
И вдруг все бросил: корабль, контрабанду, женщин. Они встали на якорь в одном индийском порту, и тут пришла телеграмма: война в Албании, ночью вероломно вторглись макаронники, топчут греческую землю, нацелились уже на Янину. Только услышал он, взметнулся в нем чей-то голос: это был не его голос, это был голос его отца, его деда, древний голос свободы и смерти. Услышав этот голос, взъярился капитан. «Ах, ты приказываешь мне исполнить долг? Я в твоих приказах не нуждаюсь, сейчас увидишь!» Он сел на самолет и вернулся на родину. Надел военную форму, пошел на войну отличился, получил нашивки; настали черные дни, осквернена была родина, переполнена сапогами, гитарами, болгарскими шапками. Ушел в горы капитан Дракос – с ним было человек пятьдесят, оборванных, разутых – и воевал со всеми этими империями, пока не пришел благословенный день и не подул Божий ветер, изгнавший захватчиков и оставивший землю Греции грекам.
Отрывок, заключенный в звездочки, является черновым наброском, который писатель не успел доработать. Он включен в книгу только для того, чтобы не прерывать повествование.
***
Месяцами он не мылся, не брился, не менял рубашки. Каким был закопченным, заросшим, грязным – приехал в Салоники отпраздновать освобождение родины. Пришел в турецкую баню – вымылся; сходил в цирюльню – выбрился; сменил белье и пошел в портовую таверну со старыми боевыми товарищами. Три дня и три ночи пили они и пели песни свободы. На четвертый день, под вечер, вошел в таверну еврей – средних лет, горбоносый, толстогубый, некрасивый и – подсел к ним. Они ему поднесли раз, другой, захмелел тот, развеселился.
– Эй, ребята, – сказал он, – с вашего позволения, расскажу я вам сказку. Слушайте внимательно, братья. Молодец, кто поймет. Клянусь вам Богом, в Которого я верю, кто ее поймет, если не было у него до сих пор глаз, то будут глаза, если сердца не было будет и сердце. Встанет он, выйдет из этой таверны, оглядится вокруг и закричит: что за чудо, мир изменился.
– Давай, жид, давай, не мучай нас! – закричал Дракос и налил ему вина. – Пей, башка лучше работать будет.
Опрокинул еврей рюмку и начал.
– Быстро нитка
«Когда-то давно, далеко на севере, в снегах, была одна страна, такая большая, что будешь идти по ней не один год, а до конца не дойдешь. Звали ее, как вы знаете, Россия. Там, в те времена, тысячи работали, десятки тысяч голодали, чтобы ел один. Тысячи эти и десятки тысяч голодали, звали их мужиками. А того одного звали помещиком. Сидели день и ночь у горящего камина помещики и пели крепкое белое вино, которое зовется водкой. Пили они –хмелели, брали потом ружья, выстраивали мужиков и учились на них стрелять».
– А мужики? Что делали мужики? – закричал Дракос, грохнув кулаком по столу. – Эти тысячи, десятки тысяч? Да они бы дунули разок, один полетел бы. Плюну ли бы разок, и он бы захлебнулся. Что нам за небылицы рассказываешь?
И Дракос дунул, плюнул и грохнул кулаком по столу.
– Нет, ребята, – отвечал еврей, – не дули они и не плевали, а дрожали. От дедов и прадедов, видишь ли, доставался им в наследство страх. Только рождались, так и начинали дрожать и не переставали, пока смерть не приходила за ними. И страх этот называли жизнью. Но однажды пришел человек, маленький человечек в рабочей кепке, в рабочей блузе, с раскосыми глазами, стал стучать в двери, как нищий, стал ходить по подвалам и разговаривать с мужиками. А что он им говорил? Ничего нового: что все знали, да забыли. Что они люди, что есть у них душа и что они голодают. И что есть такая вещь, которая зовется свободой, и что есть другая вещь, которая зовется справедливостям и что есть третья вещь, которая зовется...
Понизил голос еврей, чтобы не слышал его трактирщик, вытягивающий ухо и прислушивавшийся к разговору.
– Которая зовется?..
– спросили друзья и придвинули головы к еврею.
– Революция, – ответил тот тихо и пригнулся, задрожав – на него опустилась я тяжелая ручища трактирщика.
– Ах ты, жид, большевик, вон отсюда, вон!
И схватил его за шиворот, и не успели друзья вступиться, как он вышвырнул еврея на улицу.
Вскочил Дракос, раздался вдруг в его душе голос: «Подл мир, несправедлив, ты должен его спасти!» – «Я, пьяница, волосатый медведь, лжец, вор, убийца?» – «Ты! Ты! Вставай!»
Он встал.
– Я пойду с тобой, – закричал Дракос и выскочил на улицу. Взял его за руку, и они исчезли среди узких кривых улочек.
***
Уединившись сегодня ночью на этой смотровой вышке Эторахи, вспоминал капитан Дракос полные опасностей дни, жаркие ночи в таверне на окраине города, в заброшенных домах, в мрачных подземельях Салоник. Вот такими были катакомбы, такими были и первые христиане – бедные, голодные, гонимые, так же горели от любви и ненависти их| глаза, и так же тайно, как заговорщики, встречались они, для того, чтобы разрушить старый мир и построить новый. Радостью, гневом и уверенностью были охвачены все товарищи – с ног до головы, даже выше головы. Мы, мы спасем мир, клялись они, мы – добром или силой.
Дракос с головой погрузился в дело. Сердце его переполняли гнев и боль. Он сам дал клятву, принял клятву у других, собрал товарищей, отобрал из них молодых, не считавшихся ни с жизнью, ни со смертью, и ушел в горы. Судьба бросала его с горы на гору, пока не забросила в эти дикие эпирские скалы. Огонь и топор! Он жег деревни, убивал старост и фашистов – без жалости. Ненависть, говорил он, это путь, которым мы придем к любви, И позавчера, когда захватил он отца Лаврентия, выдавшего семь женщин – их расстреляли в часовне Предтечи – он не пожалел его, сам взял две перекладины, сбил из них крест, сделал толстые гвозди, спустился ночью к шоссейной дороге и распял его. Пройдут сельчане, увидят, как мы наказываем предателей, и задрожат от страха.