Братство обреченных
Шрифт:
— Ничего, — прошептал он. — Плохой сон приснился.
Ему вдруг показалось, что был не сон, а… — страшно произнести — воспоминание… Что это случилось на самом деле. И вот теперь, сидя за столом, Куравлев сжался, ожидая, что все покажут на него пальцем.
— Да ерунда все это, — небрежно бросил Тюничев. — Он сам пистолет взял. Чтобы защититься. Наверняка чувствовал что-то…
— Может, это грабители были?
— Да ты что?! Какие грабители?! Просто так вломились и вырезали всю семью?! С детьми?!! Да это отморозки…
— Так, может, он
— Тогда почему они потом ничего не взяли? Времени у них было — во! — Тюничев провел ладонью над головой. — Выше крыши! Всю квартиру можно было бы вынести. А там ничего не тронуто.
— А ты сам-то где шлялся в ту ночь? — спросил у Тюничева один из коллег.
— Да затрахали вы меня уже этим вопросом, — возмутился в ответ Тюничев. — Сто раз уже отвечал!
Той ночью Тюничева так и не нашли. Он появился на работе только утром. Чистый и выбритый. Без всяких следов помятости на лице. Но объяснить толком свое странное исчезновение он не смог.
— Михалыча посадят теперь, — вздохнул кто-то из офицеров.
На прошляпившего пистолет дежурного следователи завели уголовное дело за халатность.
— Да не-е, посадить не посадят, — ответил кто-то другой. — Но из конторы погонят…
— Успокойтесь, мужики: ничего ему не будет. Одним энэсэсом отделается…
«Энэсэсом» называли предупреждение о неполном служебном соответствии.
— Может, еще тринадцатой лишат…
— Может…
Шеф, вернувшийся с «официальных» поминок, хмуро оглядел собравшихся и сказал:
— Закругляйтесь…
Никто не стал спорить или возражать. Все понимали: начальнику и так сейчас несладко. Ведь командир всегда в ответе абсолютно за все, что происходит в его подразделении. Даже если убивают подчиненного. Тем более — при таких обстоятельствах. Случись подобное в советские годы, шеф и сам мог пойти под суд.
Естественно, никто бы не разрешил пьянку (ну и что, что повод, как говорится, святой) в подразделении. Узнай об этом в управлении — головы бы оторвали. В переносном, конечно, смысле. Но и запретить офицерам помянуть товарища как-то не по-людски. Шеф это прекрасно понимал и потому просто закрыл глаза на происходящее.
— Гена, зайди ко мне, — бросил начальник Куравлеву.
— Есть. — Отчего-то у Геннадия стало тревожно на душе. Что это понадобилось шефу? Вряд ли сейчас могло быть какое-то поручение: он бы тогда позвал несколько бригадиров.
Куравлев шел вслед за начальником. Но перед его кабинетом остановился и постучал в дверь, остававшуюся приоткрытой.
— Разрешите? — спросил Геннадий. Таков был этикет: все-таки они люди служивые.
— Заходи, — ответил шеф, который и до своего кресла дойти не успел.
Они сели практически одновременно.
— Я понимаю, что сейчас не самый лучший момент для подобного разговора, — произнес начальник, закуривая сигарету.
Куравлев от этих слов напрягся.
— Но я хочу предложить тебе должность установщика… — договорил шеф.
У Куравлева словно камень с души свалился…
«А с чего ты взял, что ругать будут? — мысленно попенял он себе. — Эх ты, трусишка!»
— Это очень ответственный участок. Подумай. Взвесь свои силы. Справишься? — Взгляд шефа был совершенно отрешен.
— Приложу все силы! — бойко ответил Куравлев, мысленно прикидывая: «Это майорская должность. Насколько же повысится оклад?»
— Хорошо. Пиши рапорт.
Шеф нервно затушил сигарету, хотя сделал всего две-три затяжки, Он был единственным, кто мог курить в помещении конспиративной квартиры. Для остальных существовала курилка.
Куравлев, само собой, не знал, что поначалу шеф хотел предложить эту должность Шилкину. Но жизнь (точнее — смерть) внесла коррективы. На Куравлева выбор пал, в общем-то, случайно. Просто в день убийства он подвернулся под руку заму, который как раз думал, что неплохо бы установить девушек, сидевших во дворе. Геннадий отлично справился с задачей. Это было замечено.
Установщик — сотрудник, который по небольшим вводным данным (часто — просто по имени) должен узнать про человека как можно больше. Адрес, привычки, круг общения. Где работает, с кем спит. То есть всю подноготную.
Новая работа поначалу увлекла Куравлева. После скучной наружки, когда порой приходилось часами сидеть на месте, уставившись в одну точку, установка казалась настоящим живым делом. Ежемесячно Куравлеву спускали из управления по двадцать — тридцать заданий. На каждое — месяц сроку. А если стоял гриф «срочно», то на все про все десять дней. И крутись как хочешь. Хорошо, если в задании стоял домашний адрес. Бывало же — просто фамилия. Ну еще — год рождения. Поди догадайся, какой из десятка проживающих в Оренбурге Зайцевых (или, скажем, Медведевых) нужен всемогущему управлению.
При этом Куравлев не имел права заявиться к соседям «клиента» и махнуть корочкой. Мол, так и так, выкладывайте, что знаете. Ведь он по-прежнему оставался в негласном составе. Ни одна живая душа на свете не должна была догадаться, что это именно ФСБ интересуется неким Зайцевым или Медведевым. Для чего Куравлев наводил справки о человеке, он тоже не знал: не положено. Мог лишь догадываться. Проще всего было работать с теми, кто оформлялся на работу в контору. Таких Геннадий определял сразу. На них присылали полные данные, потому найти человека не составляло труда. Собрать же нужную информацию было уже делом техники.
Когда Куравлев сидел в своем кабинете и перелистывал составленные им дела, на него накатывало приятное чувство сопричастности чему-то великому. Внешне он — маленький и незаметный человек. Живет, как и все: дом, семья. По утрам уходит на работу. Вечером возвращается. Толкается, как и все, в общественном транспорте. Но на самом деле он входит в касту избранных. Потому ощущает превосходство над унылой толпой, бредущей по улицам. Он не просто допущен к государственной тайне. Он сам — государственная тайна.