Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Опять же сплошные противоречия, — начинает Алик, но мы все, как один, поворачиваемся в его сторону и смотрим на него так выразительно, что он замолкает.
В этот момент в комнату возвращается Алёна. Эдуард включает свой компьютер, нажимает какие-то кнопки на клавиатуре, но при этом продолжает говорить:
— Будучи честолюбивым, Овен везде хочет быть первым и лучшим. Овен — прирожденный вождь, лидер. Слава и признание для него важнеё, чем деньги и удобства. Но, стремясь к авторитету, он может прибегнуть и к насилию, стать агрессивным. Овну надо учиться любезности, приветливости,
В комнате воцаряется гробовое молчание. Мы все хорошо знаем Алика, но ведь Эдуард видит его впервые в жизни и при этом довольно верно обрисовал его характер. С определёнными оговорками, конечно, но для первого знакомства достаточно близко. Просто даже поразительно близко.
— Это всё только общие черты, — продолжает Эдуард, быстро печатая что-то на своём компьютере. — А вот сейчас моя замечательная программка, которую, не буду скромничать, я сам составил, выдаст мне полную натальную карту, и я смогу перейти к подробностям.
— Не надо подробностей, — говорит Алик. — Чушь это все собачья. Давай только самое главное скажи. Но не общее для всех твоих Овнов, а то, что в моей судьбе индивидуально. Общее в любой «Астрология для чайников» вычитать можно. А вот ты что-нибудь такое скажи, что только про меня будет. Самое главное, что в моей жизни есть.
Я замираю в предвкушении того, как сейчас будет посрамлён Алёнин Аполлон. Остальные, похоже, испытывают схожие чувства. В наступившей тишине слышно только ленивое жужжание компьютера и постукивание клавиш.
— Самое главное? — невозмутимо говорит Эдуард. — Секунду. Сейчас у меня будет полное расположение планет по домам, и тогда я легко смогу выполнить вашу просьбу.
Компьютер жужжит. Алёна достает из пачки сигарету. Вопросительно смотрит на меня, я киваю, и она перебрасывает пачку мне через стол. Я чиркаю зажигалкой, мы оба по очереди прикуриваем. Я глубоко затягиваюсь и окидываю взглядом всю сидящую за столом компанию. Надо сказать, что такими заинтригованными я своих друзей давно уже не видел.
— Неужели скажет? — говорит Володя, который вообще смотрит на манипуляции Эдуарда с компьютером как загипнотизированный.
— Сказать-то он обязательно что-нибудь скажет, — говорит Алик, кажется немного теряя свою обычную уверенность. — Сказать — язык не отвалится. Скажет что-нибудь, а потом тут же что-нибудь прямо противоположное добавит. Но так, чтобы и то, и другое было мне очень лестио, и чтобы я с удовольствием признал, что именно это самое главное в моей жизни и есть. Ты, Нострадамус, не забыл ещё, что мы с тобой на самое главное забились, а не на лажу какую-нибудь?
— Нет, не забыл, — не отрываясь от экрана, говорит Эдуард.
— Самое главное должен сказать. — Голос Алика снова становится прежним — сильным и звенящим. — Самое-самое, что-то такое, важнее чего в моей жизпи ничего нет и быть не может.
— Готово, — перебивает его Эдуард и буквально впивается глазами в экран своего компьютера. — Очень интересная картинка вырисовывается. Мелочи всякие типа незаурядных интеллектуальных способностей опустим — по просьбе клиента.
— Ну, я же говорил, — победно смотрит на нас Алик.
«Неужели занервничал всё-таки?» — думаю я, но тут же гоню от себя эту мысль.
— В Первом доме восходящий Юпитер. Да ещё Меркурием усиленный — потрясающий потенциал самореализации, давно такого не видел, — продолжает Эдуард. — Правда, Луна тут мешает немножко, но это не беда. Это мелочи.
— Ладно, ребят, все понятно, — уже с полным облегчением говорит Алик. — Накатим на посошок? — И он тянется к последней оставшейся недопитой бутылке водки.
— Почему на посошок? — говорит хозяйка дома Марина. — Не торопитесь так. Время детское ещё.
— He, завтра на работу, — говорит Алик и начинаст разливать водку по нашим фужерам. — Некоторым реально работать приходится, а не далайлам консультировать.
— Во Втором доме, который за материальное благополучие и врожденные таланты отвечаст, тоже всё прекрасно, — He обращая на него ровным счётом никакого внимания, продолжает Эдуард. — В Третьем — это коммуникабельность — скверная ситуация, но о ней мы уже говорили.
— Ты что, нас тут за полных чудаков на букву «м» держишь? — В голосе Алика начинает звучать неподдельное раздражение. — Все прекрасно знают, что астрология твоя — туфта. Два близнеца рождаются с промежутком в несколько минут. С точки зрения расположения планет это несущественно. Гороскоп у них, значит, один и тот же. А судьбы и характеры могут совершенно разными оказаться. Иногда полярно противоположными. Что по этому поводу твоя наука говорит?
— Четвёртый дом нейтральный, — не останавливается Эдуард. — Это воспитание, предки, родители, земля, недвижимость. Пятый дом — тоже. Шестой — хороший. На работе вас всегда ценили, ценят и будут ценить.
— Ну, посмотрите, ничего его не берёт, — говорит Алик, обращаясь ко всем нам и поднимая свой фужер. — Хорошо, ещё один вопрос тебе задам, Нострадамус. Шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу. Восемьдесят тысяч сразу накрылись, в один миг. У них что, у всех гороскопы одинаковые были? А когда извержение вулкана происходит? Или другое какое-нибудь стихийное бедствие? Ладно, Нострадамус, расслабься. Ну, не получилось у тебя — не страшно. В другой раз получится. С лохами какими-нибудь. А сейчас давай лучше выпьем на посошок — и по домам. Ну, не можешь ты мне главного про меня сказать — так это ничаво. Я же тебе все равно налил. И в будущем ещё наливать буду.
— Почему вы решили, что не могу? — Эдуард резко отрывает взгляд от своёго компьютера. — Как раз наоборот, могу. Вот оно, главное, в Седьмом доме.
— Да ты что, правда? — говорит Алик. — Не знаю я никакого седьмого дома. Мне бы за первый дом мортгидж [4] выплатить. При всех моих врождённых способностях никак не хватает.
Эдуард молчит, и Алик как бы вынужден продолжить:
— Ну, чего замолчал? Раз уж начал — говори теперь.
— Вы уверены, что хотите это услышать? — спраитивает Эдуард, и в его голосе звучит что-то такое, что все за столом, уже было начавшие опять о чемто трепаться, снова смолкают.