Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Должен же я в конце концов сделать что-нибудь общественно полезное, — говорю я. — Посеять, как говорится, что-нибудь если и не вечное, то хотя бы разумное и доброе.
— Разумное особенно хорошо у тебя должно получиться, — говорит Татьяна.
— Должен, — пропускает её реплику мимо ушей Алик. — Но ты не представляешь себе, что такое сегодняшняя американская школа. Если ты думаешь, что она хотя бы отдалённо напоминает те учебные заведения, в которых некогда учились мы, тебя ждёт большой сюрприз.
— В каком смысле? — говорю
— Сам увидишь, — говорит Алик. — Я тебе только один пример приведу. Когда мы только приехали, нашему малому семь лет было. Ну, ты сам знаешь, он мальчик замкнутый, необщительный, и мы очень беспокоились, как эта эмиграция на нём скажется. Поэтому постарались его в хорошую школу устроить — большая иешива[10] нa Шипсхед-бэй, знаешь?
— Знаю, — говорю я.
— Так вот, он в первый день пришел оттуда и спрашивает у Милки: «Мама, а что такое ступид?» Ты сам-то хоть, надеюсь, не в иешиву устроился?
— Нет, конечно, — говорю я. — Ты что?
— Ну и то хорошо, — говорит Алик. — Мы его забрали оттуда, естественно, но и потом всё равно проблемы были. В какой-то момент директриса тамошняя вызвала меня и говорит: «A вы не думаете, что вашему мальчику надо бы побольше смотреть телевизор?» Представляешь? Я просто рассвирепел и отвечаю: «А вы не думаете, что это другим мальчикам надо бы смотреть телевизор поменьше?» Так что ситуация в здешних школах особая. Пограничная, как сказал бы Сартр. И всё равно я не совсем понимаю, как тебя туда взяли. Вернее, совсем не понимаю.
— Повезло, — говорю я. — С учителями совсем худо в городе. Не хватает их катастрофически. Вот и берут всех со степенью бакалавра. A мои три курса МГПИ как раз на бакалавра тянут. Правда, заставили пообещать, что я в самое ближайшее время на магистра сдам. Ho кто решает, какое время ближайшее, — непонятно.
— И что ты этим несчастным детям преподавать будешь? — говорит Алик.
— Очень интересный предмет, — говорю я. — «Russian Studies» называется. «Русские штудии» по-нашему. Район-то у нас сам знаешь какой. Вот и решили они русскоязычной общине наконец потрафить. А там по курсу всё: и язык, и литература, и история.
— То есть как раз всё те науки, в которых ты являешься особенно крупным специалистом, — говорит Татьяна. — Большое дерзновение имеешь.
— Я знаю, — говорю я. — Я и сам тут недавно подумал, что уже сороковник разменял, а жить толком не научился. Страшно, конечно, но что же делать — теперь других пойду учить. Зарплата там нормальная, все страховки, два месяца отпуска летом.
— А правду говорят, здесь учиться легче? — говорит Саша.
— Конечно, легче, — говорит Надюхина дочка Катя — она, как выяснилось, так же как и Сашка, в моем классе будет. — На дом задают много, но всё ерунду такую.
— Что вы последнее по литературе проходили? — говорю я.
— «Гекльберри Финна», — говорит Катя.
— В одиннадцатом классе? — удивляется Татьяна.
— Да, — отвечает за дочку Надя. — Причем в адантированном варианте. А что задавали в связи с этим — Кать, расскажи.
— Ну, картиику нарисовать какую-нибудь, — говорит Катя. — Проиллюстрировать какую-нибудь сцену.
— Кошмар, — говорит Татьяна. — Ужас.
— Почему кошмар? — говорю я. — Книжка-то хорошая. Про дружбу между представителями разных рас, а это очень актуально сегодня…
— Вот поэтому-то всё и пытаются детей по каким-нибудь кружкам пристроить, — резко перебивает меня Надя, бросив в мою сторону быстрый и какой-то непонятный взгляд. — Музыка, рисование, шахматы. Репетиторов нанимают по всем предметам. Всё что угодно, лишь бы не ограничиваться школой. Иначе ведь вырастет ребенок дебилом.
— Не выдумывай, — говорю я. — все вон школы заканчивают, в институты нормальные поступают, работают потом. Никаких катастроф я не наблюдаю.
— Наблюдательный ты наш, — ласково говорит Татьяна.
— Я иногда начинаю думать, что они специально это делают, — говорит Надя.
— Что именно? — говорю я.
— Дебилов выращивают, — говорит Надя. — Это же пародия на образование какая-то. Гуманитарные предметы — это полный караул. Да и всё остальное — тоже. Физика, химия, биология, география, астрономия — всё, что мы изучали годами, у них объединено в один предмет под названием «Science». По одному году на каждую из этих наук — и вперёд. Ну как можно всю физику за один год изучить? А то, что это специально делается, я уверена. Дети из богатых семей в общественные школы всё равно не ходят, а простому народу знания, считается, не нужны. Необразованными, дремучими дураками управлять-то, поди, легче будет.
— Не знаю, не знаю, — говорю я. — Во всех предвыборных кампаниях столько внимания системе образования уделяется.
— Ну ты сам подумай, — говорит Надя. — Самая богатая страна на свете, которая главную мировую валюту сама печатает, и не может такую простую проблему решить?
— А как её решить-то? — говорю я.
— Да очень просто, — говорит Надя. — Платить учителям надо такую зарплату, чтобы работать в школы шли не неудачники всякие, которые ни на что другое всё равно ие способиы, а толковые, талантливые люди. На войну вон сотни миллиардов гробят, а учителю платят триднать тысяч в год. Половину от того, что начинающий программист получает.
— Намек понял, — говорю я. — Ho сегодня, когда всё программисты без работы сидят, и это неплохо.
Тут в комнату входит старший Илюшии сын Дима и говорит:
— Дядя Лёша, там девушка какая-то пришла, Игоря спрашиваст. А его дома нет. Говорит, что она жена его. Ваша помощь требуется. — Он замолкает, а поймав мой вопросительный взгляд, говорит: — Ну, русский у неё на уровне моего английского.
— Саманта Уилби, — говорит поджидающая нас с Димой в соседней комнате молодая девушка, протягивая мне руку. — Я ищу Игоря Леваева.