Брекен и Ребекка
Шрифт:
Количество обитателей в системе быстро увеличивалось. Почти никто из кротят, появившихся на свет весной, не погиб, и в этом была немалая заслуга Ребекки. Свободных участков в Древней Системе было предостаточно, поэтому в июле и августе, когда подросшим кротышам настало время обзавестись собственной территорией, дело обошлось без конфликтов и кровопролитий. К тому же в Данктон продолжали стекаться все новые и новые кроты из дальних областей Луговой системы и из краев, расположенных восточнее бывшего Истсайда, который не очень сильно пострадал при пожаре. Возможно, им захотелось перебраться поближе к Камню, а возможно, поближе к Ребекке. Как бы там ни было, в системе прибавилось здоровых самцов и молодых самок, и среди ее обитателей
Никто из кротов не испытывал желания пробраться в Грот Темных Созвучий или дальше, туда, где находился Грот Эха, в основном они селились в древних туннелях, расположенных на востоке. Один лишь Комфри жил под склоном холма, из-за чего все считали его чудаком, но в то же время он пользовался немалым уважением окружающих, ведь он обладал огромными познаниями, а кроме того, был помощником и защитником Ребекки. Ему приходилось много путешествовать в поисках трав и растений, посещать дальние окраины лугов и даже пробираться через обгоревший Старый лес к болотам, и потому за ним закрепилась репутация существа необычного и загадочного.
Нынешнее лето совсем не походило на прошлое, погода стояла прохладная и пасмурная, часто шли дожди. В земле под буковыми деревьями появилось множество червей и личинок, молодые кротыши вскоре перестали нуждаться в опеке старших, и те обнаружили, что у них масса свободного времени. Среди данктонцев возродились былые привычки, они нередко собирались где-нибудь, чтобы посудачить, обменяться новостями и послушать увлекательные истории. Память у кротов недолгая, а воображение богатое, поэтому к правде примешивалась изрядная доля вымысла. Наибольшей популярностью пользовались истории о подвигах и приключениях Брекена, который освободил обитателей системы от власти Мандрейка и Руна и отправился в Аффингтон вместе с летописцем Босвеллом, чтобы возблагодарить Камень за избавление системы от чумы.
Многие из кротышей, уже слышавших эту историю, просили снова и снова рассказать им о том, как Брекен пробрался через топь, «чтобы спасти Босвелла», как он «приказал» Стоункропу убить Мандрейка, об эпидемии чумы и о том, как после ее окончания Брекен отправился в Аффингтон, чтобы посетить Священные Норы.
— А он вернется обратно? — всякий раз спрашивали кротыши, а взрослые в ответ лишь качали головами и говорили примерно так:
— Все это произошло много кротовьих лет тому назад, еще до Самой Долгой Ночи, и теперь лишь Камень ведает о том, какая судьба постигла Брекена и Босвелла.
Многие из рассказчиков упоминали и о Ребекке, а некоторые даже утверждали, будто заика Комфри появился на свет в результате возникшей между ними любви, из-за чего Мандрейк и прогневался на Ребекку. Но время все шло, кротовьи месяцы сливались в годы, и постепенно многие кроты стали усматривать в фигуре Мандрейка нечто более страшное и грозное, чем при его жизни, а потому старались упоминать о нем пореже. Что же касается Руна, в душе которого зло укоренилось куда глубже, чем в душе Мандрейка, кроты по какой-то загадочной причине почти никогда не говорили о нем, словно полагали, будто одного произнесения его имени достаточно, чтобы навлечь беду на систему. Но, разумеется, время от времени находились смельчаки (а кого из нас не тянет порой поиграть с огнем?), которые шепотом, по секрету рассказывали о Руне страшные, запутанные истории. Брекен и Стоункроп нанесли поражение боевикам, во главе которых стоял Рун, и ему пришлось бежать куда-то очень далеко, а потом он умер от чумы. Говорили, что Рун делал с кротами что-то нехорошее и заставлял других следовать своему примеру, но никто не мог толком объяснить, что же именно он делал.
До Ребекки доходили все эти истории, но она уклонялась от участия в разговорах о Брекене, Мандрейке и прочих и лишь иногда бралась рассказать о Целительнице Розе, которую кое-кто из
Обитатели Данктона не отваживались наведываться в Старый лес: расположенные там туннели считались опасными, ведь в них так и остались лежать трупы погибших от чумы кротов, погребенные под землей, по которой прошелся пожар.
Один лишь Комфри знал, что лес не погиб окончательно, как всем показалось сначала. Конечно, в огне сгорели кусты, небольшие деревца остролиста и лещины, а некоторые из дубов, в первую очередь те, что росли в самой гуще леса, полностью лишились ветвей и оказались обречены на медленное умирание, утратив возможность черпать жизненно необходимые элементы из воздуха и солнечного света.
Но к исходу июня часть деревьев и растений, пострадавших от огня, вернулись к жизни. Из корней молодых осинок пробились новые побеги; как ни странно, то же самое произошло и с вязами, которые до пожара чем-то болели и, казалось бы, находились на грани гибели. Корни, стволы и нижние ветви многих из дубов обуглились, и у всякого, кто смотрел на них снизу, создавалось впечатление, что жить им осталось недолго, но позднее выяснилось, что огню не удалось погубить их окончательно: на верхних ветвях распустились свежие листочки, и в солнечные дни кое-где на земле опустевшего леса можно было заметить узорную тень.
При этом во второй половине июня стал заметен бурный рост трав на удобренной пеплом почве, которым прежде препятствовал царивший в лесу сумрак. Даже в местах, наиболее сильно пострадавших от пожара, в земле сохранились клубни ползучего чертополоха, и сквозь черный безжизненный покров пробились усеянные шипами зеленые ростки. Почти повсюду появились заросли кипрея, еще не успевшего расцвести, чьи мощные стебли и узкие длинные листья колыхались на ветру, знаменуя возвращение жизни туда, где прежде вовсю бушевало пламя.
Снова послышалось пение птиц, доносившееся со стороны восточных окраин, где огонь не причинил значительных разрушений, но и там, где деревьев осталось совсем немного, часто слышался шум крыльев лесных голубей и сорок.
Все лето шли дожди, и зелень в лесу приобрела удивительно насыщенную окраску, листья уцелевших возле его кромки конских каштанов и боярышника светились жизнью и, казалось, озаряли видневшееся в просветах между ними небо.
Старый лес превратился в непостижимое, загадочное место, и Комфри порой забывал чуть ли не обо всем на свете, поражаясь несгибаемой силе природы, восторжествовавшей даже над пожаром и поправшей смерть. Наступил июль, а за ним и август. Расцвел кипрей, и его великолепные темно-розовые цветы, чьи краски напоминали о сиянии зари в утреннем небе, засверкали среди зелени. Ребекка называла их «огонь-цветы», но Комфри всякий раз поправлял ее, настаивая на том, что растения следует называть однажды данными им именами, чтобы не возникло путаницы.
Оба они старались держаться подальше от старых туннелей, прокапывая порой новые, служившие им прибежищем и источником пищи. За лето земля в лесу покрылась кустиками папоротника и куманики, густыми травами, а оставшиеся пустыми промежутки заплели побеги плюща, и в случае опасности всегда можно было где-нибудь спрятаться. В жаркие дни, когда сильный ветер шуршал листвой, у Ребекки возникало впечатление, будто она оказалась в прежнем Данктонском Лесу.
Прошел август, настал сентябрь, и на протяжении первых его двух недель стояла теплая мягкая погода. Никто из обитателей Древней Системы не нуждался в помощи Ребекки, и она проводила день за днем в блаженном одиночестве, вдыхая аромат разогретой солнцем, изобилующей травами лесной земли, прислушиваясь к жужжанию еще не уснувших насекомых, наблюдая за появлением первых паучков, отдыхая после летних трудов и пополняя свои силы.