Бремя колокольчиков
Шрифт:
– Достали вы все, лоботрясы! Отец Василий! Всё вернуть! Я сказал.
– Батюшка, миленький, а у меня ж ничего нет! Я всё отдал сироткам...
Тут даже у старого гэбэшника-старосты лицо расплылось в улыбке.
Тот случай с попыткой экзорцизма на дому отец Василий ещё долго пояснял так: «Вот видите, всегда так, когда отчитываешь! Потом - бесовские искушения».
Настоятель на праздничных храмовых трапезах, случавшихся нередко, после где-то пятого-шестого тоста становился крайне многословен.
Последующие
Отец Василий как-то принял по старой памяти, не подумав, что развозит его в таком возрасте быстрее и сильнее. Молчаливо слушать настоятельские рассуждения ему наскучило, и он начал потихоньку разговаривать с сидевшими рядом с ним гостями застолья.
Настоятель - громче, отец Василий - тоже. Настоятель ещё громче. Отец Василий, громыхая, придвинул стул поближе и, заглушая и так уже почти крик настоятеля, обратился к соседу.
– Что вы сказали?
Но вместо ответа услышал громкий голос настоятеля.
– Отец Василий! Ты смотри!... Ты держись за наш храм!...
– с ехидной злобой обращался к ветерану настоятель.
– Держусь батюшка!
– ворошиловский стрелок тут же проворно повернулся, стремглав подлетел к настоятелю и ухватился за его руку.
– Ножки не ходят! Сил нет! Годы какие, а я держусь с Божией помощью! Вашими молитвами, дорогой наш отец Константин! Держусь... за храм... ножки-то... а я держусь всеми силами.
И в доказательство силы, с которой он держится за храм, отец Василий принялся трясти руку отца настоятеля и лобызать его в пухлую щёку, вытирая старческую слюну об ухоженную настоятельскую бороду.
Как он был похож в этот момент на быковского скомороха из Андрея Рублёва[54]! Нет, не внешне, а скоморошьей удалью и глазками остренько бегающими.
– Ладно, садись уже, - миролюбиво ответил настоятель, вытирая пострадавшую бороду.
Иногда отец Василий рассказывал, каким лихим пулемётчиком он был на фронте. Как самое страшное, вспоминал он бойню под Харьковом в 42-м.
Энергии в нём было очень много. Со своей палочкой он уже успевал обежать весь район, пока молодые отцы ещё только собирались. Народ любил его, да и со служащей братией он был в хороших отношениях. Несмотря на то, что он был много старше всех, держался всегда открыто и не пытался создать себе привилегированное положение. На примирение в случае конфликтов он шёл легко, и уже не изображая из себя скомороха, как частенько делал это перед настоятелем.
Отцу Глебу хорошо запомнилось, как они повздорили из-за какой-то ерунды, а отцу Василию надо было литургию служить. Глеб стоял в алтаре, вынимал просфоры[55], стараясь не смотреть в сторону отца Василия. Старый священник подошёл к молодому, потянул за рукав и серьёзно сказал.
– Прости ты меня, отец Глеб...
Что такое панк-молебен отец Василий, конечно, и знать не мог. Но уже исполнял его в то время, как будущие участницы Пусси Райот ещё писали в подгузники и слушали стих про качающегося бычка...
Дело в том, что голос у отца Василия был когда-то громким и красивым. Громкость к старости осталась, чего не скажешь о красоте. Да и слух куда-то исчез. При этом он очень любил служить панихиды и заводил в конце Вечную память , исполняя её на стыке стилей: аритмичного фри джаза и раннего Егора Летова[56] [57]...
Народу это нравилось. Народ начинал... подпевать - не скажешь, скорее - дружно орать. Настоятель аж присаживался, когда это слышал. Особенный эффект был, когда эта Вечная память раздавалась после витиеватых песнопений правого хора на поздней литургии и высокопарной проповеди настоятеля! Фактически, это был настоящий колхозный панк сразу после Голубого огонька[58]!
Ветеран служил до конца. Последний раз пришёл в храм за две недели до кончины. Исповедовал, сходил на молебен...
В последний путь провожал его весь храм, многие плакали.
На девятый день отец Глеб с протодьяконом служили панихиду. Хор уже закончил петь Святым Боже[59] Отцы переглянулись. Чего-то не хватало. Они поняли, чего и затянули Вечную память по-отцевасильевски.
Протодьякон пытался придать своему голосу роковое звучание, Глеб орал во весь свой слабый голос... До отца Василия им было далеко и по драйву, и по разрушающей все музыкальные понятия мощи, но народ подхватил сразу...
После панихиды пожилая прихожанка подошла к отцу Глебу.
– Батюшка! Эххх! Да-а-а!... Так!
– прорекла она, махая в восторге руками.
Традиция была сохранена.
Инок и ар химандрит
Я опять возвращаюсь к границе,
Чтобы больше не быть проклятым,
Чтобы чистой водой умыться Я насквозь пропитался ядом.
Elton John [60] [61] , «Border song».
– Чего так рано, Глебушка?
– обернулся облачающийся к началу будничной литургии отец Вячеслав к кладущему поклоны у престола сослуживцу.
– Народу будет немного после праздника. Не знаю, зачем тебя настоятель помогающим поставил на сегодня? Я бы сам справился, там исповедников на пол-аналоя.
– Ну, с ним не поспоришь ведь... А я всё равно в келье ночевал, дома все болеют... Вот и пришёл пораньше на службу.