Бремя колокольчиков
Шрифт:
– Да тут по району, N-ская улица.
– Дорогу покажешь?
– Да...
– вздохнул молодой священник.
– Ну садыс, давай!
Поехали. У проспекта попали в пробку - авария. Эх, если бы не погода, как хорошо было бы пешком!
– Ничего, чта я курыть буду?
– достал сигарету водила.
– Ваша машина...
– без энтузиазма ответил Глеб.
– Эй, а что смурной такой? Если тэбэ нэприятно - так скажи! Зачем злышься?
– Знаете, я священник, еду на требу... ну, по вызову. Не очень хорошо, если от меня табаком разить
– Ну вот! А то ви всэ масквичи такой сложный: и сказать нэ могут, и сидят злой. Нахчывань не так висё...
– Ну так, чего ж вам там не жилось?
– Да жили карашо в савэтский врэмя. Я таксист всю жизнь биль. А щас работа нэт, дэньги нада, внуки... Вот адын сын суда приехать, а я и там, и здесь ездюю... А дед у меня тоже, как ты, священник биль...
– Священник? Но вы же, кажется... мусульманин...
– А какой разница? Бог адын! Я нэ панимаю разница! Зачэм? Вот с армянами у нас война. Наши их убивают, гонят... А они наших. Какому Богу эта нада? Скажи? Как эта висё началось, мы адын жэнщин армянский с ребьёнком в свой квартыра прятали тры день. Патом вывез. Меня астанавиль двое с калашом: «Давай её стрэлять будэм, она сабака!» - гаварят. Я им: «Аллах [64] тэбэ кагда эта сказать? Или мама? Ты видишь жэнщина и рэбёнок, а нэ сабак и шэнок! Каго ты стэрэлять хочешь? Вэщи беры её, если совэсть нэт тэбэ, но стэрэлять - тэбэ Аллах накажет!»
– И что?
– Борзый называть мэнэ. Па рожэ пириклад даль. Сказать, што если ещё армян вазит буду - убьют мэнэ. Ей тоже пириклад в лицо, вещи взяль и ушоль.
– М-да... А ты говоришь, у нас народ злой. Нервный - да... Хотя, если до резни дойдёт... Ну, вот мы и подъезжаем... Сколько с меня?
Пятиэтажка, третий этаж, дверь старая, не металлическая, даже номер квартиры ещё тот, советский, по краям чуть заляпанный краской. Дверь открыл пожилой мужичок, на вид не старик, но уже пенсионер, должно быть.
– Я священник Глеб. Вы записочку оставляли по поводу освящения квартиры. Я звонил вам.
– Ах да, батюшка, проходите. Я тут один живу... Супруга моя по л го да как отошла... Я тоскую очень... Вот, освятить хотел.
Квартирка была под стать двери: скромненько, чистенько, но как-то очень уютно, хотя непонятно из-за чего. Ничего ведь особенного - типичное жильё советских работяг шестидесятых-семидесятых годов.
– Вы, батюшка, простите, мы люди-то простые, не учёные... Что делать- то мне надо?
– Сейчас помолимся вместе, крестики я наклею. Стакан для святой воды нужен, масло ещё растительное чуть-чуть в какую-нибудь ёмкость небольшую... А иконки у вас есть?
– спросил отец Глеб, наклеивая на стены наклейки с крестами для освящения.
– Да. Там, на кухне.
На старенькой, крашенной масляной краской полке над столом на крохотной кухоньке стояли разные дешёвые печатные иконки. Некоторые уже почти выцвели, а рядом с ними на той же полке почему-то стояла деревянная кремлёвская башенка, которую к тому же венчала голова Олимпийского Мишки.
– Что ж, давайте помолимся.
Отец Глеб начал читать молитвы, поглядывая на иконостас. Он всё время ловил на себе хитрый взгляд символа того далёкого праздника спорта восьмидесятых. Вдруг вспомнился впервые в жизни увиденный Глебом пьяный милиционер, мочившийся под дерево в Сокольниках в то олимпийское лето... Глеб старался отогнать эти мысли и воспоминания и сосредоточиться на молитве, но получалось не очень...
– Ну, вот. Всё мы сделали. Целуйте крест. Надеюсь, теперь вам будет лучше здесь жить, но... знаете, надо вам прийти в храм, исповедоваться и причаститься. Вы когда-нибудь причащались?
– В детстве, только... У меня больше супруга по этой части была... А вы чайку со мной не попьёте?
На улице было холодно, да и мужичок явно хотел пообщаться, одиноко ведь человеку. Глеб же считал своим долгом объяснить ему что-то о православной вере.
Сели. Хозяин разлил чай. Он стал рассказывать о том, как всю жизнь проработал на ЗИЛе, как любил свою жену, с которой Бог не дал детей. Рассказ его для рабочего был немного странным: много наблюдений и мало осуждения. Просто, но без грубости. Священник же всё пытался объяснить необходимость участия в жизни Церкви через принятие Таинств.
– А вот ещё, посмотрите. Видите?
– указал мужичок на треснутое и заклеенное ровное отверстие в стекле, на которое отец Глеб уже давно обратил внимание.
– Это напротив, в лесопарке, бандиты разбирались, а ко мне шальная пуля и залетела. Следователь приходил, пулю прямо в косяке нашли. Хорошо, я в комнате был, а не здесь, на кухне.
– Да, Господь вас уберёг. Ну что ж, спасибо! Пора мне.
Отец Глеб пошёл одеваться, но видел, что хочет пожилой работяга ещё что-то сказать. Наконец решился.
– А ведь я знаю, правда это всё у вас...
– Где?
– Ну, в Церкви... Я, заболел как-то серьёзно, на операцию меня повезли, я боюсь страшно, прям трясусь весь. А тут эти... у вас на стенах рисуют... Летают ещё... Ну, с крыльями... Вокруг меня, пока везли в операционную, а другие их не видят... ну как их...
– Ангелы?
– Да, точно!
– Да это может вам под эфиром так показалось? Ангелов-то только святые, да и то редко видят... Ну, или когда прелесть бесовская... но это тоже вряд ли ваш случай...
– Не знаю, про какие такие прелести, батюшка, вы говорите, но так вот они летают вокруг... может и без крыльев... но, как в церкви рисуют точно, такие же какие-то... а я ж совсем испугался, думаю, чего летают-то? Один мне и говорит по-простецки, так: «Да не бойся ты, брат, чего дрожишь? Всё нормально будет!» И мне как-то хорошо, спокойно стало... А потом мне как раз эфир дали, и я ничего больше не помню, но знаю теперь, оно правда всё, что у вас там, и оно такое... Доброе всё...
Глеб навсегда запомнил эту башенку с головой Олимпийского Мишки. Вспоминался он часто в тяжёлые моменты, и как-то становилось чуть-чуть смешно и немного легче...