Бриг «Три лилии»
Шрифт:
— По…помешался? — Туа-Туа оторопела.
— Ага, — сказал Миккель. — Вчера полдня просидел на чердаке, все камень разглядывал, который в бабушкином сундуке лежит. И так повернет, и этак. Потом вдруг прибежал вниз и кричит: «Может быть!» Походил взад-вперед по кухне, остановился да как закричит: «А может быть, нет!» И опять вверх по лестнице на чердак.
* Мидии — моллюски, живут в двустворчатых раковинах. Есть съедобные мидии.
— Какой ужас! — сказала Туа-Туа. — Простой камень?
— Ну да, — кивнул Миккель. — С Бранте Клева. В окно влетел, когда Синтор взрывал.
— И сейчас на чердаке сидит? — спросила Туа-Туа.
— Если бы! — Миккель стал натягивать башмаки. — Сегодня рано утром завернул камень в тряпицу и был таков. Отошел от дома, обернулся и кричит: «Что скажешь, Миккель, коли я вернусь верхом на белом цирковом коне?»
— Помешался, — согласилась Туа-Туа. — А может, он ларчик нашел, а?
Миккель покачал головой:
— Что пропало, того не сыщешь. Я всюду искал — и здесь, и в сарае тоже. Нет как нет.
Миккель поглядел на сарай, наморщил лоб и начертил на песке каблуком парус.
— Слышь, Туа-Туа, — заговорил он. — Видала ты когда-нибудь корабль, чтобы светился ночью?
— Конечно, если на нем фонари, — ответила Туа-Туа. — По фонарю с каждого борта.
— Так то всякий видел. А вот такой, чтобы плавал в воздухе, а не в воде.
Туа-Туа подумала.
— А где ты про это слышал? — спросила она.
— Обещай — никому ни слова, тогда скажу. Вот гляди.
Миккель опустился на колени и нарисовал на песке четыре паруса рядом. Одновременно он рассказывал, что увидел в сарае Симона Тукинга.
— Четыре паруса — и только три кораблика? — задумчиво сказала Туа-Туа. — Четвертый, конечно, от того корабля, который плывет в воздухе, а не в воде.
— Ясно, — подтвердил Миккель.
— И светит, подобно звезде, — добавила Туа-Туа.
— Фонари на всех Симоновых кораблях есть, — сказал Миккель, — но только одного цвета: красные.
— Эти корабли не плавают в воздухе. Ты думаешь — может, тут что-то с ларчиком связано?
Миккель потряс головой.
— Нет, просто так вспомнилось, — ответил он мрачно. — О чем только не приходится думать теперь. Сама видишь: тут тебе и дом, и отец, и все…
— Светит, подобно звезде, плавает в воздухе, не в воде? — пробормотала Туа-Туа.
— Можно, конечно, спросить плотника, — предложил Миккель. — Все равно мне с ним насчет лодки говорить. Пойдешь?
Плотник стоял у колодца за домом, в воскресном костюме, и стригся. В одной руке он держал осколок зеркала, в другой — овечьи ножницы Симона Тукинга.
— Опрятность прежде всего, — сказал Грилле и осторожно просунул ножницы за левое ухо, не отрывая глаз от зеркала. Как сзади?
— Хорошо, — ответил Миккель. — Можно взять лодку вечером?
Плотник Грилле просунул ножницы за правое ухо и сказал, что можно. А с боков тоже хорошо?
Туа-Туа ответила, что со всех сторон хорошо, насколько она видит. Плотник состроил сам себе гримасу в зеркале и заключил:
— Что ж, все честь по чести — побрит, пострижен, ногти тоже. Как и положено в такой день. Ведь вам известно, что за день сегодня, крольчата?.. Нет?! Экие нехристи!
Плотник достал из кармана истрепанный календарь и кинул Миккелю.
— Двенадцатое мая! — крикнул он зычным голосом. — Читай, Миккель Миккельсон!
Миккель прочитал:
— Двенадцать, ч, Шарлотта. Восх. 3.7.
— И тебе это ничего не говорит? — обиженно пробурчал плотник Грилле.
— Сегодня четверг, солнце взошло в семь минут четвертого, — сказал Миккель. — И…
— То-то, что «и»! Какое имя там стоит? Шарлотта. Ну… или ты не знаешь никого с таким именем?
— Как же, а черепаха! — сказала Туа-Туа.
— Вот именно! А теперь скажи, Миккель Миккельсон, могут у черепахи быть именины — пусть даже ей семьсот лет и она лежит в могиле? Видите вот это, крольчата? — Плотник вытащил что-то из кармана. — Точно, пустая банка! А в другой руке у меня что?.. Одуванчики! А почему? Потому что она их любила листья, конечно. Ну-ка, Миккель Миккельсон, достань воды да налей в банку! Потом пойдете со мной в часовню и покажете, где она лежит. Там мы поставим цветы. И споете куплетик, потому что она любила музыку. Действуй!
Плотник сунул ножницы за голенище сапога. Миккель налил воды в банку, а Туа-Туа в это время сидела и ковыряла свой пластырь.
И вот все трое пошли к часовне. Грилле шагал, как великан. В его вместительных карманах гремели пустые бутылки, крючки, свинцовые грузила и оторванные пуговицы.
— Знаете, почему мы пришли к вам? — выпалила Туа-Туа, семеня в пяти шагах позади плотника. — Потому что задумались об одном деле.
— Задумываться полезно, — сказал Грилле.
— Мы думали об одном корабле, — объяснил Миккель.
— Тоже не худо, — ответил плотник.
— Который светит, подобно звезде, то есть фонари светят… — Миккель совсем запыхался. — И плывет в воздухе, вот что непонятно.
— А не в воде, — вставила Туа-Туа. — Милый штурман, не идите так быстро, я не поспеваю.
Плотник остановился и подождал их.
— Плывет по воздуху, а не по воде… — пробормотал он. — Лопни мои глаза, если я такой видел. Для чего же тогда вода, если не плыть по ней? Белиберда!.. А вот и часовня. Запевайте, коли знаете хорошую.
Впереди показались черные стены.
Туа-Туа запела:
Песню пою, баю-баю!Слушает сын маму свою.Баю-баю, маму свою.Лежат птенцы в гнезде на ели,Лежит малютка в колыбели.Что ему до папы римскогоИ царя иерусалимского!— Годится, — сказал плотник и вошел в часовню. — Найдутся, конечно, такие, что скажут: подумаешь, какая-то дохлая черепаха, стоит из-за нее себе голову морочить. А вот и стоит! Собаки лают, старухи ворчат, а она спала да помалкивала. Показывайте, где она лежит, я поставлю банку.