Бриг «Три лилии»
Шрифт:
Двенадцать часов. Пока ничего не произошло. Кое-кто отваживается выглянуть в окошко. Лавочник выковыривает тесто из замочной скважины и отпирает лавку.
На дворе перед домом Синтора стоит Мандюс Утот и чистит цыплячью клетку. Цыплятам нужно жилье, а пальщики не верят в приметы.
Но что это? Он поднял голову, прислушивается… Конский топот? В такой день? Мандюс туговат на ухо после всех взрывов, однако конский топот хоть кто отличит в доме Синтора. Пойти к калитке, поглядеть? Во всей деревне есть только одна верховая лошадь — Черная Роза, и один
Лавочник уже стоит в носках на крыльце и слушает: что-то не похоже на Черную Розу. Вроде быстрее скачет, но как-то неровно, ась?
В каждом окне сплющенные носы. А вон и лошадь — белая как снег. Кто же это сидит на ней?!
Беда с пальщиками: от грохота и дыма зрение слабеет. И Мандюс бежит в дом справиться у других: верно ли он разглядел?.. Верно?! Вот так-так!
— Петрус Миккельсон верхом едет! — кричат в каморке у батраков. — И мальчонка евонный, Миккель, позади сидит!
Богатей Синтор в этот день занят в своей конторе — расходы проверяет. Худо будет тому, кто ему помешает! Времена плохие. Онто уж совсем было собрался купить еще овец. Какое там: хоть бы тех, что есть, сохранить. А тут еще эту рухлядь, этот постоялый двор, на свою голову купил. Ну что с ним делать?..
— Ух ты, видал, как через изгородь сиганула! — доносится снизу, от батраков.
Богатей Синтор с рычанием швыряет прочь карандаш и раздвигает занавески. Сейчас он им покажет!
Петрус Юханнес Миккельсон привязывает к флагштоку белую лошадь. Сын Миккель сидит в седле. Со всех сторон их окружили ребятишки. Они смотрят, таращат глаза, спрашивают и поражаются. Миккель отвечает всем.
— Еще как! — говорит он. — Хоть два метра изгородь одним махом перескочит… Стой тихо, Белая Чайка!.. А рысь у нее! Хромая, говоришь? Так это же самое главное! Сколько всего лошадей в деревне? Шестнадцать, если Черную Розу считать. А хромых? Да к тому же белых?.. Тихо, тихо, Белая Чайка! Клянусь своей заячьей лапой, я ее ни на какую Черную Розу не променяю, хоть бы господин Синтор одиннадцать риксдалеров приплатил.
Ребятишки разевают рты и просят позволения потрогать лошадь. Хоть чуточку, только хвост…
— Осторожно! — предупреждает Миккель. — И по одному. Как-никак, она цирковая, да к тому же белая и… хромая!
Миккельсон-старший пошел в дом Синтора.
— Зачем это он, Миккель? — удивляются ребятишки.
Миккель чешет Белой Чайке за ухом.
— Дела, вот зачем. Пить хочешь, Белая Чайка?
Но лошадь, похоже, не хочет пить, и Миккель остается сидеть в седле. Вот и лавочник подошел посмотреть, и кузнец, и еще куча народу. А кто это там бежит по деревенской улице? Ну конечно, Туа-Туа Эсберг, кто же еще?!
— Ну как он, Миккель?! — кричит она издали.
— Кто? — спрашивает Миккель.
— Отец!
— В полном порядке! — кричит в ответ Миккель.
Только тут Туа-Туа замечает лошадь.
— Ой, Миккель! — восхищенно вздыхает она. — Какая красивая!..
— Приходи вечером покататься, — говорит Миккель. — Она умеет задом наперед скакать — цирковая! А вот нырять за камнем на две сажени не может.
Тем временем Петрус Миккельсон вошел в контору и лихо козыряет Синтору.
— Я насчет постоялого двора, — говорит он.
— Да? Вот как! — бурчит богатей Синтор, а сам думает: «Хоть бы он провалился, этот постоялый двор!»
— Надо же где-то жить, — продолжает Миккельсон-старший. — Конечно, цена ему грош в базарный день, но до поры сойдет.
Пять минут спустя он уже купил постоялый двор за пятьдесят риксдалеров.
— Вообще-то к дому участок полагается… — Он чешет в затылке. — Да вот беда — один камень кругом… А кому охота платить за камень да вереск?
Богатей Синтор согласен. Еще пять минут — и Петрус Миккельсон купил Бранте Клев тоже. И неплохо заплатил, потому что он не жулик какой-нибудь, разве что плут.
Триста риксдалеров! Богатей Синтор не верит своим глазам.
Заодно он уступил Островок и участок берега — семьсот шагов. Опомнившись, Синтор достает сигару, но Миккельсон-старший вежливо отказывается.
— Мне нельзя, — объясняет он. — Из-за собаки… До свиданья, спасибо за сделку.
— Со… собаки? — не понимает Синтор.
— И мальчонки, — добавляет Петрус Миккельсон, беря шляпу с вешалки.
— Лошадь хромает? — кричит богатей Синтор вслед ему.
— Ага, еще как! — отвечает Миккельсон-старший уже со двора. — Это вам не какая-нибудь клячонка. Меньше чем за восемьсот риксдалеров не уступлю!
И он садится на лошадь впереди Миккеля. Глядите-ка, там еще место осталось сзади — как раз для Туа-Туа Эсберг. Ребятишки бросаются врассыпную — сейчас поскачут, ух ты!
— Что это у тебя на руке, подружка? — кричит Миккелев отец, пуская лошадь вперед.
— Пластырь! — отвечает Туа-Туа, изо всех сил цепляясь за Миккеля: цирковые лошади любят всякие трюки — так и пляшут на ходу.
— Сдирай его! — командует Петрус Миккельсон.
Верно. Сегодня же тринадцатое мая! Она совсем забыла.
День распластыривания — он еще две недели назад говорил.
Мгновение спустя грязный пластырь повисает на колючем кусте.
А лошадь уже далеко. И Туа-Туа с ней вместе. Ее трясет и трясет. Все слова и мысли застряли в горле. Миккель чувствует ее дыхание над ухом:
— Ис…исчезли, Мик…кель!..
И он докладывает отцу:
— Исчезли, говорит. Бородавки!
— Еще бы! От ляписа-то, — отзывается отец, держа повод двумя пальцами. — Скажи ей, чтобы держалась. И не такие с коня падали.
Они уже виехали из деревни и свернули на Бранте Клев.
— Все семь! — шепчет Туа-Туа.
— А ну, веселей скачи, Белая Чайка! — кричит Петрус Миккельсон и хлопает лошадь по шее. — Небось по своей земле бежишь! Чувствуешь? Застолбили гору Петру с Миккельсон и сын!
— Ни одной не осталось!.. — шепчет Туа-Туа.
Эмиль-башмачник, одинокий житель Брантеклевского леса, опять сидит на крыльце. Правда, в кустах лежит ружье.
А вон опять белая лошадь мчится как ветер! Эмиль выпускает молоток и заслоняет рукой глаза от солнца.