Брызги шампанского
Шрифт:
– Проходите, – она показала на небольшой стол в тени вишни. – Присаживайтесь.
Здор прошел во двор, огляделся по сторонам, усмехнулся чему-то про себя, присел к столику. Сумку свою поставил у ног, выжидательно посмотрел на хозяйку. Какие, дескать, будут дальнейшие указания?
Что делать, что предпринять, Здор не представлял. Да, он вспомнил о словах Валентины – Запорожье, индустриальный институт, кафедра геодезии, где она когда-то работала лаборанткой, где и познакомилась с мягкоголосым, большеглазым Фавазом. Что руководило ею тогда – действительно ли влюбилась в полненького, брюхатенького араба или же просто решила, что с
Трудно сказать.
Как бы там ни было, вольно или невольно она сказала лишнее, и Здор почти без труда нашел берлогу Фаваза.
Но что делать дальше?
Обыскивать дом?
Здесь денег нет, здесь их не найдешь. Деньги давно лежат в каком-нибудь бейрутском или каирском, а может, даже в швейцарском банке.
Дожидаться Фаваза?
Дождался – и что дальше?
– У меня есть вишневая наливка, – сказала Валентина.
– Наливка – это хорошо, – ответил Здор.
– Пригубим? – Женщина стояла в полураспахнутом халатике, оперев кулачки в бока, и смотрела на Здора не то снисходительно, не то выжидающе.
– Маленько можно, – кивнул он.
– Нужно, – поправила Валентина.
– И опять согласен.
– Ты начинаешь отвечать правильно, – хмыкнула она себе под нос и шало оглянулась, уже входя в дом.
– Я всегда отвечаю правильно.
– Будем посмотреть.
Шел какой-то пустоватый, двусмысленный разговор, и положение, в котором оказался Здор, тоже было неопределенным. Он почувствовал не беспокойство, нет, его охватила какая-то раздражающая подвешенность, что ли... Вроде бы все хорошо, он нашел беглеца, если не его самого, то убежище...
А дальше, что делать дальше?
Появилась Валентина с трехлитровой банкой. В ней плескалась жидкость вишневого цвета. Поставив банку на стол, она прошлась по Здору каким-то затяжным взглядом, усмехнулась про себя и, не сказав ни слова, снова удалилась в дом. На этот раз вернулась минуты через две – в руках у нее была тарелка с белым вареным мясом.
– Свинину ешь? – спросила она.
– Я же не мусульманин.
– Фаваз не ест.
– Его проблемы, – механически ответил Здор. – Он когда появится?
– А зачем он тебе?
– Поговорить надо.
– Поговори со мной... Меня тебе мало?
– Да нет, – смешался Здор – он не привык к таким темпам. – По-моему, в самый раз.
– Ну вот и все, – произнесла Валентина странные, невнятные слова и, снова отлучившись в дом, принесла два граненых стакана, две вилки, нож, хлеб. – Еще что-нибудь нужно? – спросила она, опять уперев кулачки в бока.
– Мне кажется, – Здор помялся, окидывая стол придирчивым взглядом, – мне кажется, что для хорошей беседы здесь всего достаточно.
– Беседы? – удивилась Валентина. – А о чем ты собираешься со мной беседовать?
– О жизни, – брякнул Здор первое попавшееся словцо.
– Да? – протяжно удивилась Валентина и разлила по полному стакану наливки. – Будем живы, – она тяжело ткнулась стаканом в стакан Здора и выпила до дна. Здору ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Наливка оказалась довольно приятной на вкус, правда, несколько сладковатой, но крепости, как он заметил, в ней было достаточно. Крепковата оказалась наливка, градусов под сорок. – Так о чьей жизни будем говорить? – уже хмельно спросила Валентина, глядя на Здора полуприкрытыми глазами. – О твоей? О моей?
– О нашей.
– О нашей... Разве мы с тобой уже живем?
– Пока нет, но, я думаю, у нас все впереди, – Здор решил больше не корчить из себя недотрогу и, кажется, впервые произнес нечто прямое и откровенное.
– Ну, ты даешь, – сказала Валентина и, протянув руку, провела ладонью по щеке Здора. – Люблю, когда мужчина слегка небрит... С женщиной такого ощущения не получаешь, – произнесла она странноватые слова, и Здор, услышав их, впал в некоторую озадаченность. Но к тому времени стакан снова был наполнен, Валентина свой уже подняла и выжидающе смотрела на него чуть сонными глазами. Тянешь, дескать, стаканы-то наполнены, заждались стаканы-то! – Как ты говоришь... Фазан?
– Это не я, ваша деревня так говорит.
– За Фазана... Чтоб не приехал он раньше, чем ему положено.
– Но чтоб все-таки приехал, – вспомнил Здор о цели своего появления в Аннозачатовке. – Да, а что за чудное название у вашей деревни?
– Наверно, лет триста назад зачала здесь какая-то Анна... И на людей это произвело такое сильное впечатление, что до сих пор опомниться не могут. Здесь у нас такие...
– Какие?
– Жизнелюбивые.
– Это как? – спросил Здор, справившись наконец со своим стаканом.
– Ну... Другими словами – похотливые. Я, кстати, тоже здесь родилась. И тебя вот судьба забросила. Это не зря, люди здесь случайно не оказываются. Что-то их сюда тянет, и нет у них сил сопротивляться.
– Надо же!
– То ли волны какие, не открытые еще наукой, то ли испарения из глубин земных... Что-то есть, это точно, – для убедительности Валентина кивнула головой.
– Какие испарения?
– Возбуждающие. Понял? Будоражащие. Испарения, толкающие людей на поступки необдуманные, чреватые, в чем-то даже опасные для их дальнейшего существования, – Валентина говорила все медленнее, как бы врастяжку, и ее полноватая обнаженная рука завораживающе проплывала мимо Здора то в одну сторону, то в другую. Он невольно поворачивал голову вслед за движением руки и, сам того не замечая, впадал в ритм замедленный и неодолимый. – Люди не в состоянии сопротивляться этим волнам, более того, они и не хотят сопротивляться... А впоследствии, – Валентина замолчала, не уверенная, видимо, в том, что это длинное слово удалось ей с первой попытки.
– Так что же бывает впоследствии?
– Они ни о чем не сожалеют. Понял?
– Понял.
– Тебе не жарко в пиджаке?
– Жарко.
– Так сбрось его с себя к какой-то там матери! И галстук... Туфли тоже снимай... Пусть ноги дышат. – Она толкнула его под столом босой пяткой.
Здор подумал, склонив голову к плечу и глядя в хмельные, шалые глаза Валентины, бросил взгляд на банку, в которой еще было достаточно, вполне достаточно наливки, и одним движением руки потянул узкий конец галстука. Узел сразу распался, и он бросил полосатую ленту на вишневую ветку, которая раскачивалась перед самым его лицом. Туфли Здор, не глядя, сковырнул под столом, медленно, пуговица за пуговицей, расстегнув рубашку, бросил ее на ту же ветку, где уже беспомощно и обесчещенно болтался его галстук. Рубашку Здор снял тоже охотно, уверенный в своем кипрском загаре – золотистом, жарком, ровном. Нет, это был не серый загар железнодорожных насыпей, болотистых прудов, когда несет вонью с соседних свалок, не загар мелких речушек, загаженных бензиновыми разводами и шинами, торчащими из воды, будто спины каких-то дохлых тварей, живших в этой отравленной воде...