Будда и Моисей
Шрифт:
Несмотря на свой преклонный возраст, посещая городок, отец Гонгэ был подвижным и деятельным человеком. С утра, помолившись, он работал на небольшом участке при часовне, пропалывая грядки с овощами, затем принимал гостей, вёл переговоры, занимался хозяйственными делами, и даже готовил обед, не очень доверяя двум своим монахам, составляющими всю его челядь, которых считал не очень приспособленными к повседневной работе, но с задатками великих подвижников. После обеда он обычно спал часа два, но вторая половина дня у него проходила так же деятельно, как и первая. После сна он обычно беседовал со своими двумя монахами, а в конце беседы давал им задание, которое они должны были выполнить к следующему дню, к моменту его послеобеденного пробуждения. Обычно Гонгэ всегда забывал, какое поручение он давал монахам, поэтому, зная эту его особенность, Мосэ и Хотокэ могли выполнять задание или не выполнять, по своему желанию, не опасаясь, что могут быть выруганы или наказаны настоятелем. Отец Гонгэ относился к своим монахам по-отечески, любил их, и не очень нагружал работой и учением. Он считал, что сам монашеский образ жизни является уже подвижничеством, особенно, воздержание. Достаточно было того, что они проводили время в постижении высших истин, стараясь проникнуть в секреты мироздания.
Закончил он свою проповедь мыслями философа конца 17-го и начала 18-го веков Сато Наоката словами из его трактата «Такудан дзакуроку» – «Различные записи о научных беседах»:
– Если в мироздании имеется два начала «ри» и «ки», то должно быть постоянство и изменение. Постоянство – это «ри», изменение – это «ки». Если говорить о постоянстве как о «ри», то все люди должны быть молодыми, ну, а без этих «ки» не рождаются личности, среди этих «ки» имеются чистые и мутные, светлые и тёмные, поэтому существует различие между мудрыми и глупыми. Хотя и мудрые не могут обойтись без «ки», но поскольку у них главным стоит «ри», дурных изменений не происходит. Поскольку «ки» сдерживает «ри», оно не искажается. В общем, поскольку в человеке «ри» не проявляется в полной мере, постольку «ки» искажает человека. Это же происходит и с чувством долга, которому должны следовать сердце человека и сердце Пути». Зачем я вам это говорю? Я вас очень хорошо знаю. Знаю, что все вы склонны к злоупотреблению мутных «ки», таких как обжорство и пьянство. От этого ваше «ки» ещё больше мутнеет и затемняет ваше «ри» – рассудок, по вечерам вы носитесь по нашему городку и горланите всякие непристойные песни и скабрезности. И очень мало внимания уделяете очищению вашего «ри».
Среди прихожан раздались смешки.
– Я специально пригласил из России духовного священника, чтобы он вам рассказал, как православные христиане соблюдают посты и достигают высоких ступеней святости. Они не только становятся просвещёнными, то есть, просветлёнными, но и к концу жизни обретают святость и поднимаются в небеса, где попадают в рай и становятся ангелами и в нужный момент опускаются на землю, чтобы помогать людям. Поэтому в холодной Сибири никто не замерзает. А там зимой температура опускается ниже сорока градусов. А это вам не четыре градуса минус – самое суровое наше время зимы. При сорока градусах вы бы все в нашем городе помёрзли без таких ангелов. И всё бы остановилось. Если учесть, что на мир надвигается мировое похолодание, то возможно через десять лет наши остова превратятся в замороженные айсберги. Скажите, как вы будете на них жить? Как будут жить ваши дети? Если к этому времени никто из вас не станет ангелом.
При этих словах Натали улыбнулась и украдкой посмотрела в мою сторону. Взоры всех прихожан были обращены ко мне. Я испытал некоторую неловкость. Хотокэ и Мосэ тоже улыбнулись. Меня пригласили выступить. Я встал и окинул прихожан взглядом. Все смотрели на меня с интересом. В их взглядах я почувствовал доверчивость и благожелательность. Взгляды их тёмных глаз были чистыми и готовыми к восприятию. Я подумал, что их глаза – это отражение их душ. И ещё я подумал, что их глаза – это открытые двери для проникновения света.
– Сегодня я бы хотел поговорить о свете, – так я начал свою речь, – отец Гонгэ говорил вам только что о просветлении и затемнении сознанья, насколько я понял. Но я хочу говорить о том свете, о котором говорил Господь Бог при создании мира: Да будет свет! И стал свет! Так о каком свете он говорил?
Они смотрели на меня удивлённо, как бы стараясь понять, какую загадку я несу в себе, и чем я могу их удивить. Что я скажу такое, что будет для них мудрее слов отца Гонгэ? И я вдруг понял, что нужно им говорить.
– Давайте рассмотрим, – сказал я, – чем христианство отличается от буддизма. Буддизм стремится к просветлению, а христианство – к святости. В чём же разница между этими двумя устремлениями? А разница в том, что просветление формирует взгляд на наш мир, то есть, истинное понимание того, что происходит в мире, и как нужно себя вести, чтобы проложить путь к Истине. Это и есть просветление, в то время как христианство учит людей тому, как обрести не только Истину, но и стать самому этой Истиной, иными словами тем светом, что проникает в нас из глубин мироздания. Вы можете мне возразить, что этому же учит и буддизм. Но святость и просветление разняться по степени и силе при овладении этим светом.
Далее я попытался, ссылаясь на Иммануила Канта, объяснить им, что святость является полным соответствием воли с моральным законом, но тут же поймал себя на мысли, что вряд ли восприятие крестьян и рыбаков этого городка подготовлено к пониманию европейской философии и теологии, и что, если святость, как совершенство, недоступно ни одному совершенному существу в чувственно воспринимаемом мире ни в какой момент его существования даже на Западе, то уж тем более на Востоке оно не может быть доступно и являться практически необходимым этим простым труженикам прибрежного района Японии.
Даже зная хорошо японский язык, я не смог им растолковать те категории, к которым мы привыкли на Западе. Что уж говорить об осуществлении высшего блага в мире в качестве необходимого объекта воли, определяемым моральным законом как о первом условии высшего блага.
Мне показалось по выражению их глаз, что сказанные мною слова были не совсем поняты моими слушателями, и я подумал, что, чтобы полнее отобразить свою мысль, я должен уйти от абстрактной философии и больше воздействовать на область их чувств, вызывая в их воображении более конкретные образы, но, тем не менее, сделал ещё одну попытку.
Я стал говорить им о понимании Гегелем мудрости и святости, а также о высокой истине субъективности Бога, которая проникает в нас в своём непосредственном виде, в виде света и образа самого яркого носителя этого света, а именно, Иисуса Христа.
Но и тут я видел, что они понимают меня плохо. Вдруг я вспомнил слова Николая Кузанского о свете. Я заговорил уже более вдохновлённо с учётом восточного менталитета и их представления о строении мира из пяти первоэлементов.
Я сказал:
– Как вы знаете, в мире существуют пять составляющих, которые связывают наш мир в единое целое. Это – огонь, вода, дерево, металл и земля. Взаимодействия этих составляющих даёт жизнь и энергию. Давайте рассмотрим отношения между землёй и огнём. Кузанский говорил, что земля относится к огню, как мир к Богу. У огня в этом отношении к земле поистине много схожести с Богом; его потенции нет предела, он на земле всё производит, всё пронизывает, всё озаряет, различает и формирует через посредство воздуха и воды, так что все порождения Земли – суть как бы все новые и новые действия огня "ки", а формы вещей "ри" разнообразны оттого, что по-разному отражают один и тот же огонь. Правда, огонь погружён в вещи, без которых его нет, как нет земных вещей без него, и Бог вполне абсолютен: он как бы абсолютный пожирающий огонь и абсолютный блеск – свет, в котором нет тьмы, как говорили древние. К его как бы огненности и блеске всё сущее пытается по мере возможности приобщиться, как видим у всех звёзд, где находим этот блеск в материальной определённости, а также различительный и пронизывающий блеск как бы в нематериальной определённости – в жизни существ, живущих разумной жизнью.
Это уже было ближе к их пониманию, и я заметил, что они начинают меня слушать более внимательно. Говоря это, я вдруг представил в своём воображении природу мироздания и понял, что она ничем не отличается от представления восточных людей. Более того, эти первоэлементы в моём внутреннем видении преобразились в неких бестелесных Ангелов: Ангела огня и света; Ангела воды; дерево и металл превратились в Ангела воздуха, а земля – в женщину, цветущую, с красивым женским ликом – Матерь-Земли. И все эти три ангела были в услужении у женщины, которая, вероятно походила на Богородицу.