Будда и Моисей
Шрифт:
Я посмотрел на Натали и мысленно сравнил её с Богородицей и Матерью-Землёй. И я увидел, что из всех собравшихся здесь людей именно она излучает свет, возможно, потому, что её светом была любовь. И ещё потому, что она была женщиной – самым совершенным существом на земле, способным рожать, так же, как это делает Матерь-Земля.
– В чём же разница огня "ки" и света "ри"? – продолжал говорить я словами Николая Кузанского. – Некоторые раскаляемые вещества устойчиво выдерживают огонь и способны вобрать в себя и его свет и его тепло, потому что их чистота позволяет им преображаться в подобие огня, пускай в разной, большей и меньшей мере, а другие из-за своей нечистоты, даже если нагреваются, в свет всё-таки не превращаются. Так судья Христос сообщает Вселенной тепло сотворённого разума, после восприятия ею этого тепла различая сверх того и божественный умопостигаемый свет "ри", и через это его посредничество, Бог есть всё во всём, и всё пребывает в Боге, равняясь ему, как только возможно по способности каждой вещи; что-то благодаря большей цельности и чистоте способно воспринимать не только тепло, но и свет, а другое из-за не расположенности субъектов едва принимает тепло без всякого света.
И я подумал: "Обладаю ли я таким же светом, каким обладает Натали"? И усомнился в этой мысли. От Натали исходил природный божественный свет. Между ней и этим светом не было посредников, потому что её свет мог оплодотвориться, чего не способен был сделать свет мой. А это означало, что мой свет был не материальным, но тогда каким?
Я продолжал говорить:
– И ещё. Бесконечный божественный свет "ри" есть сама вечность и Истина, и, желая от него озарения, разумное сознание обязательно должно подняться над мирскими и тленными вещами и обратиться тоже к ценностям истинным и вечным. Интеллектуальный дух, действующий над временем и пространством как бы в горизонте вечности, не может, обращаясь к вечному, превратить его в себя, раз оно вечно, то есть нетленно. Однако поскольку он сам нетленен, то преображается в вечную Истину не так, что перестаёт быть духовной субстанцией, а так что поглощается вечностью в уподобление ей. Поскольку Христос, как жизнь и Истина, отныне и навсегда бессмертен и жив, то обратившийся к нему обращается к жизни и Истине и, чем жарче обращается, тем выше от мирского и тленного поднимается к вечному, так что его жизнь оказывается сокрыта в Христе. Ведь добродетели бессмертны, правдивость пребывает во веки веков и есть так же Истина.
Так значит, – думал я, говоря эти слова, – я, как и Христос, обладаю не материальным, а лишь духовным светом, который несёт душе бессмертие и превращает наше тело в вечную бестелесную субстанцию. И чтобы стать вечным, нужно уподобиться Христу. Но удовлетворит ли меня такая жизнь? Жизнь без радости, без наслаждений? Я в какой-то мере уже обладаю интеллектуальным светом, и могу управлять своей духовной жизнью. И, наконец, мне предоставлена какая-то свобода. Сохраню ли я эту свободу, став одной лишь духовной субстанцией? Да, мой духовный свет не совершенен, в нём много личного, свойственного только мне, и он далеко отстоит от вечной Истины. Но он весь проникнут любовью к моей единственной в этом мире женщине, которая пока ещё живёт и здравствует, и которую я могу любить самозабвенно, и быть, наконец, счастливым. Может быть, такая возвышенная земная любовь состоит из любви небесной?
Я смотрел в открытые ясные глаза Натали, и видел в них смысл своего существования. "Она жива, она любит меня, и пока я жив, я люблю её, пусть будет любовь скоротечная, проходящая, но именно она даёт мне столько счастья, что никакое вечное блаженство не может сравниться с ним. Обладать ею и отдаваться ей, проникать в её мысли и самому высказывать ей вещи, может быть даже глупые, над которыми она может смеяться. Но это и есть переплетение наших судеб. Пусть мы недолговечны в этом мире, подобные пузырям на воде, но наш блеск, наше отражение света есть самое радостное, что мы можем испытать в этом физическом мире, и пока мы в нём живём и ощущаем его, о какой вечности может быть речь? Пусть мы излучаем из себя разный свет, но, именно, он создаёт жизнь и движение, именно, он создаёт наш внутренний мир, нашу внешнюю и внутреннюю жизнь".
Думая так, я продолжал говорить другое, и эта двойственность меня убивала. Я не был ещё готов для возвышенной Истины:
– А обращение нашего духа совершается, – говорил я, – когда всеми своими разумными силами он через веру и стремление к чистейшей вечной Истине избирает её для любви и любит только такую Истину, предпочитая её всему остальному. Но горячо любить Христа – значит проникать в него духовным порывом, раз он не только желанен, а и есть сама любовь. И когда дух по лестнице влечения поднимается к самой любви, он проникает в глубину этой любви – не во времени, а над всяким временем и над всяким движением мирского чувства. Как всякий любящий пребывает в любви, так все любящие Истину – в Христе, и, как всякий любящий любит силой любви, так все любящие Истину любят её силой Христа. Поэтому никто никогда не познавал Истину, не имев в себе духа Христа. И как невозможно быть любовником без любви, так никому невозможно обладать Богом без духа Христова, потому что только силой этого духа мы и можем поклоняться Богу. Оттого неверующие, не обратившиеся к Христу, не вмещающие свет славы его преображения, осуждены на мрак и тьму смерти уже тем самым, что отвернулись от жизни, которая есть Христос. Только его полнотой насытятся все через соединение с ним в его славе.
И тут мне пришла в голову мысль: "А может быть, Натали и есть тот самый могущественный Бог в женском обличие. Ведь любовь земная не противоречит любви небесной. И как может человек испытывать любовь к Богу, если он никогда не испытывал любви к женщине?! Как он может увидеть небесный свет, если на земле он жил впотьмах? Может быть, правы тысячу раз православные священники, служа Господу, когда они имеют свои семьи, любят своих жён и своих детей. Может быть, именно от этого их любовь к Богу удваивает, утраивает их силы, потому что они несут ответственность перед Богом не только за себя, но и за свои семьи, и усиленную ответственность за своих прихожан, которые тоже имеют свои семьи и любят их. И их рассудок не такой эгоистичный и фанатичный, как у тех священников, которые принимают целибат. В них больше любви и человечности. В них больше теплоты и снисхождения. Именно через любовь к ближнему и любимому человеку можно направить свой рассудок на любовь вечную.
Я продолжал говорить:
– А теперь я бы хотел сказать несколько слов о свете рассудка. Для различающего восприятия видимого нужен двоякий свет. Не дух зрения даёт имена цветам, а дух его отца, который в нём: этот дух, этот, исходящий из мозга, через зрительные нервы в глаз, сталкивается со встречным видом объекта, и возникает слитное ощущение; жизненная сила души удивляется этому ощущению и стремится различить его. Не тот дух различает, который в зрительном органе, но через него производит различение более высокий Дух.
И тут перед глазами у меня вдруг всё померкло. Всё куда-то провалилось, и меня окутала тьмы, может быть, на некоторое время моё сознание отключилось, и я попал в неведомую мне сферу инобытия. Потом я так и не смог дать объяснения тому моему состоянию, которое я пережил. Как будто я потерял сознание, или у меня закружилась голова от чрезмерного перенапряжения. Я слышал свой голос, но ничего не видел. Как будто кто-то закрыл мои глаза. Такое я испытывал только единожды, попав в больницу, когда мне делали операцию. Как будто, говорил я, и вместе с тем, это был не я, а обособившаяся от меня сущность. Может быть, сам Николай Кузанский говорил тогда моим голосом:
– Бог доставляет все средства для влечения к нему. Жизненный дух действует, как различительная сила в духе зрения, а внешний свет даёт видимому способность быть видимым, однако зрение не воспринимает ни самого этого действующего в нём духа, ни света: свет ни из области цвета, раз он не цветной, и поэтому его нет нигде в подначальной глазу области. Свет оку не ведом, тем не менее, он приятен для взора. Как сила, различающая в зрении видимые вещи, есть способный к различию рассудок, так понимающая сила в рассудке есть интеллектуальный дух, а то, что освещает интеллект, – божественный дух. Этот свет есть начало, середина и конечная цель чувства: у чувств нет другой цели, кроме распознания ощущаемого. Так что жизнь и совершенство, радость, успокоение и всё жизненное каждого чувства заключено в различающем духе. От него чувства имеют всё, что имеют, и когда их органы поражены и в них иссякает деятельность жизни, она не иссякает в различающем духе, откуда они снова принимают ту же жизнь, когда проходят омрачение или болезнь.
Я слышал этот голос, и вдруг понял, что я сам стал духом, я слился с этим духом, и постепенно стал различать вокруг себя разные цвета, вернее даже не цвета, а свечения. Сознанье возвращалось ко мне, но это уже было другое сознание, одухотворённое внутренним светом. Я увидел всё помещение, светящееся мерцающим светом и головы моих слушателей, от которых исходили светящиеся нимбы разных цветов. Одни светились ярче, другие бледнее. От Натали исходил яркий темноватый свет, так же как от некоторых японских женщин и девушек. Всех ярче светились нимбы над головами монахов Мосэ и Хотокэ, но ярче всех святился нимб самого отца Гонгэ. Он был таким ярким, что затмевал все другие свечения и, возможно, освещал помещение этим мерцающим светом. Я знал, что, согласно восточной философии женщины должны излучать из себя свет «инь» (покоя), а мужчины свет «ё – ян» (движения). Может быть, поэтому мужской свет сиял ярче, чем женский.