Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Это подкрепляется неофициальными сообщениями о письме Ленина, будто бы написанном в начале 1922 г. и касающемся их отношений. Бухарин в 1921 г. болел, и в течение года Ленин продиктовал различным людям несколько записок, в которых выражалась забота о здоровье Бухарина. В одной читаем: «Пошлите лучшего доктора обследовать здоровье Н. И. Бухарина и сообщите мне о результатах». Доктора рекомендовали лечение в Германии, но Бухарин не смог получить визу. Тогда Ленин, как рассказывают, написал Крестинскому, советскому послу в Германии, прося его обратиться к канцлеру Вирту с посланием, которое звучало примерно так: «Я — пожилой человек, и у меня нет детей. Бухарин для меня как сын, и я прошу как о личной любезности, чтобы Бухарину была дана виза и предоставлена возможность лечиться в Германии» {595}. Виза была предоставлена.
Это письмо не может быть проверено, хотя косвенные доказательства его существования можно найти в официальных источниках {596}. Ясно, однако, что этих двух людей связывало нечто похожее на сыновнюю и отеческую любовь, и это стало особенно очевидно к концу жизни Ленина. В конце 1922 г., когда больной вождь был вынужден уединиться в Горках, Бухарин, единственный из членов партийного руководства, часто навещал его. Он позже вспоминал, как «Ленин вызывал меня повидаться…
Отчужденность Бухарина от триумвирата, который ханжески прикрывался «ленинизмом» и званием «старых большевиков», особенно ярко проявилась на XII съезде партии в апреле 1923 г. С осени 1922 г. развернулась ожесточенная борьба между Сталиным и группой недовольных грузинских большевистских руководителей, которые протестовали против методов включения Грузинской республики в состав Советского Союза. Ленин поддерживал сталинский план до конца декабря 1922 г. Но когда он обнаружил, что уполномоченные генсека грубо травят несогласных, Ленин круто переменил свою позицию. В постскриптуме своего «Завещания», датированном 4 января 1923 г., Ленин заявляет, что Сталин «слишком груб» для того, чтобы быть облеченным властью, и говорит о необходимости смещения его с поста генсека. Он сообщает грузинским большевикам: «Всей душой слежу за вашим делом», — и готовит наброски заметок, разоблачающих этот «великодержавный шовинизм». Он посылает эти заметки Троцкому, прося его встать на защиту грузинских оппозиционеров. Троцкий неожиданно получает в руки оружие, которым он мог бы нанести ответный удар триумвирату и сокрушить позицию человека, которому они доверили организационную власть. Вместо этого Троцкий пошел на компромисс. В обмен на ни к чему не обязывающие выражения раскаяния он согласился присоединиться к Зиновьеву, Каменеву и Сталину в их… заговоре молчания на XII съезде {598} [30] . Лишь один член Политбюро — Бухарин — отказался хранить молчание и поднялся на съезде в защиту уже обреченных грузин, которые пали жертвой хорошо организованных обвинений в «местном шовинизме». Сочувствие Бухарина их делу и выступление на их стороне стали известны уже в октябре 1922 г. {599} . Теперь он, а не Троцкий выступал так, как того желал Ленин. Критикуя лично Сталина и Зиновьева и намекая на скрываемые ленинские заметки, Бухарин объявил официальную кампанию против «местных уклонистов» обманом. Почему, спрашивал он, Ленин стал «бить тревогу» только против русских шовинистов? Потому что «это есть самое опасное… Если бы товарищ Ленин был здесь, он бы задал такую баню русским шовинистам, что они бы помнили лет десять». Обращаясь к безучастному собранию, Бухарин изложил два основных соображения: во-первых, советские национальные районы были по существу крестьянскими, и притеснение из центра угрожало «смычке»; во-вторых, это была проблема международного значения и она могла быть решена справедливо, если Советский Союз получит поддержку колониальных народов {600} . Несколько дней спустя, когда закончился съезд, поставивший грузин к позорному столбу, он говорил:
30
Письмо Ленина Троцкому с просьбой взять на себя защиту грузинского дела на заседании ЦК РКП (б) было прочитано по телефону. Троцкий ответил, что из-за болезни он не может взять на себя такого обязательства. Но он надеялся, что скоро поправится, и попросил прислать ему необходимые документы и материалы, и, «если здоровье ему позволит, он их прочтет». Он также сказал, что после разговора с Махарадзе и Мдивани и речи Орджоникидзе на Пленуме ЦК «он убедился, что были сделаны крупные ошибки». Во время февральского Пленума ЦК (1923 г.) Троцкий писал: «Если у меня были сомнения насчет правильности политики Орджоникидзе и решения Политбюро, то теперь эти сомнения усилились в сто раз (после речи Орджоникидзе)». Зная позицию Троцкого на январском и февральском Пленумах ЦК РКП (б), Ленин рассчитывал на поддержку Троцкого в этом вопросе. Следует также отметить, что разногласия Троцкого и Сталина по национальному вопросу способствовали обострению личных взаимоотношений между ними.
Только совершенно близорукие люди не видят всего поистине громадного вопроса… Каким образом руководящее ядро русского пролетариата может купить себе полное доверие этих национальных, в первую очередь крестьянских, слоев?…Прежде и раньше всего, беспощадной борьбой с каким бы то ни было проявлением остатков (или новых ростков) великорусского шовинизма.
В течение 20-х гг. у нерусских национальностей не было большего защитника, чем Бухарин, который увидел в них «мостки к угнетенным народам Востока…» {601}.
Независимая политическая позиция Бухарина была снова продемонстрирована в 1923 г. Осенью Троцкий запоздало поднял знамя борьбы за внутрипартийную демократию против Сталинского манипулирования партийным аппаратом. И здесь также, по-видимому, симпатии Бухарина оказались не на стороне триумвирата. Еще в 1920–1921 гг. он сделал «священным лозунгом» лозунг рабочей демократии, и, вероятно, оттого, что считался «либералом», был выдвинут руководством на роль примирителя по отношению к оппозиции на X съезде партии. Это он так непочтительно сострил в 1921 г.: «История человечества делится на три периода: матриархат, патриархат и секретариат» {602}. Не удивительно поэтому, что в 1923 г. Бухарин произнес на партийном собрании в Москве речь, содержащую далеко идущую критику разрастающейся бюрократизации партийной жизни. Он понимал, что в низших партийных органах существует недовольство, которое он приписывал практике назначения секретарей сверху. Бухарин поясняет: члены партийной организации собрались, их спрашивают: «„Кто против?“, и так как они более или менее боятся высказываться против, то соответственный индивидуум назначается секретарем бюро ячейки… у нас в большинстве случаев выборы в партийные организации превратились в выборы в кавычках… так как говорить против начальства нехорошо…» То же самое наблюдается при «так называемых обсуждениях в партийных организациях… Какой-нибудь товарищ из районного комитета спрашивает: „Кто против?“, никто не против… Резолюция единогласно принимается. Вот обычный тип отношений в наших партийных
На первый взгляд Бухарин казался наиболее подходящим союзником Троцкого. Независимо от их разногласий, они были самыми интеллектуальными и космополитическими лидерами в партии и находились в хороших личных отношениях, когда началась борьба {604}. В отличие от других большевиков с большим партийным стажем Бухарин не проявлял ревнивой зависти к быстрому восхождению Троцкого; он убеждал Ленина сотрудничать с ним в 1915 г., приветствовал его вступление в партию в 1917 г., а затем защищал его от хулителей. Более того, Бухарин, по-видимому, испытывал неприязнь к старшему триумвиру — Зиновьеву, чье честолюбие превосходило только его легендарное тщеславие. Вначале, однако, Бухарин отказался присоединиться к какой-либо фракции, пытаясь вместо этого примирить их. Он, очевидно, верил, что единство всех наследников Ленина возможно, и наивно думал, что личную неприязнь и честолюбие можно отставить в сторону {605}. Так, летом или в начале осени 1923 г., когда Зиновьев стал завидовать растущей власти Сталина, Бухарин «сыграл роль миротворца» на «пещерном заседании» большевиков, в пещере, на Кавказе, где они находились на отдыхе. Его план состоял в том, чтобы придать политический характер Секретариату, преобразовав его состав — введя в него трех высших лидеров: Троцкого, Сталина и одного из трех: Бухарина, Зиновьева или Каменева. Подобно другим «буферным» попыткам Бухарина и эта потерпела крах; но она вновь показала его преднамеренный нейтралитет в обостряющемся конфликте {606}.
Почему же тогда Бухарин присоединился к антитроцкистской кампании, когда в декабре произошло публичное столкновение? Очевидно, главному редактору «Правды» было трудно оставаться далее нейтральным; однако Бухарин пытался все же вести официальный печатный орган Центрального Комитета беспристрастно. Но на него было оказано давление со стороны членов триумвирата с целью заставить его выбирать публикации в их пользу {607}. Тем не менее, его решение поддержать триумвират нуждается в более сложном объяснении. Во-первых, собственные побуждения Троцкого и его честолюбие оставались под подозрением: его неожиданная защита демократических методов казалась подозрительной уже хотя бы потому, что ранее он был одним из самых авторитарных большевистских лидеров. Кроме того, Ленин неоднократно просил Троцкого стать одним из его первых заместителей в 1922 г., но Троцкий всякий раз отказывался. (Поведение Троцкого в грузинском деле тоже не могло произвести благоприятного впечатления на Бухарина при его преданности принципам и лояльности.) Для многих было очевидным пренебрежение надменного комиссара по военным делам к идее коллективного руководства и то, что он жаждал только наивысшего положения в партии — «все или ничего» {608}.
Троцкий был скомпрометирован в глазах Бухарина и в октябре 1923 г., когда 46 видных большевиков — многие из них бывшие «левые коммунисты» и «демократические централисты» — передали в ЦК секретный меморандум, резко критикующий официальную политику. Среди подписавшихся были некоторые друзья и сторонники Троцкого, и, желал он того или нет, обстоятельства, связанные с этим документом (содержавшим требование смены руководства) придали ему «троцкистский» привкус {609}. Этот документ предвещал появление новой левой оппозиции и еще одного большого раскола в партии. К тому времени Бухарин решительно осудил свою прежнюю фракционность и стал последовательным противником новых фракционных выступлений, приравнивая организационное выражение несогласия внутри партии посягательству на ее устойчивое положение в стране. Когда противники триумвирата язвительно сравнивали нынешние нормы со свободной дискуссией во времена брестских разногласий, Бухарин пытался осудить период прошлой фракционной борьбы, указывая на тот факт, что в 1918 г. левые социалисты-революционеры обратились к «левым коммунистам» с предложением об аресте Ленина, и утверждая, что тогда был «период, когда партия стояла на волосок от раскола, а вся страна — на волосок от гибели» {610}. Фракционность есть сама по себе зло.
Это новое проявление нетерпимости к фракционности было связано с основной причиной, в силу которой Бухарин решил поддержать триумвират: личное соперничество внутри руководства отступало на второй план перед лицом жгучих политических проблем. Несмотря на общее улучшение условий в стране, начиная с 1923 г. стал углубляться экономический кризис. Его основной чертой являлось растущее несоответствие между высокими ценами на промышленные товары, поднявшимися отчасти благодаря монопольному положению государственной промышленности, и низкими ценами на продукцию сельского хозяйства (так называемые «ножницы»). Спрос крестьян на промышленную продукцию падал, фабричные товары оседали на складах, увеличивалась безработица, летом и осенью в крупных городах произошел ряд угрожающих забастовок. Реакция объединившихся левых, в частности Преображенского и Пятакова, свелась к обвинению руководства в том, что у него нет долгосрочной индустриальной политики, к требованию энергичного и планового развития индустрии, более или менее независимо от состояния сельскохозяйственного рынка. Хотя окончательно позиции еще не определились, Преображенский и Пятаков уже присоединились к тому взгляду, что накопление, необходимое для фундаментальных капиталовложений, может быть достигнуто только в результате централизованного планирования и политики монополистически вздуваемых промышленных цен. В этом отношении их взгляды были сходны со взглядами Троцкого, который, начиная с марта, последовательно выступал с требованием выработки единого плана и индустриального «наступления» {611}.
Экономические проекты левых побудили Бухарина принять участие в антитроцкистской кампании. Хотя триумвират и присоединился на XII съезде к требованиям Троцкого о планировании и индустриализации, его политика, направленная на поднятие цен на продукцию сельского хозяйства и их снижение на промышленные товары, подтверждала экономические уступки крестьянству как неотъемлемую часть нэпа. Поскольку Зиновьев и Каменев находились тогда на «прокрестьянской стадии» своей изменчивой политической линии (стадия эта кончилась годом позже), официальная позиция большинства заключалась в том, что процветающая крестьянская экономика и расширение сельского рынка являются предпосылкой развития промышленности. Это в полной мере соответствовало бухаринскому пониманию нэпа и смычки {612}. В одной из своих литературных работ, явившейся значительным вкладом в антитроцкистскую кампанию, он называет экономическую политику решающей проблемой, отвергая все другие требования оппозиции как тактические увертки. Фактически, говорил он, оппозиция хочет навязать свою экономическую программу, построенную на «бумажном планировании» и диктатуре промышленности. «Уклон» Троцкого и его последователей, доказывал Бухарин, возник потому, что им не удалось переварить «новое» учение Ленина о рабоче-крестьянском блоке: «…что нам придется еще долгое время ездить на тощей крестьянской лошадке, и только так спасать нашу промышленность и подводить прочную базу для диктатуры пролетариата. Вот корень теперешних разногласий» {613}.